Взбежав по лестнице, Франсуа остановился. Куда теперь? Он вспомнил, как колебалась и мучилась королева, принимая страшное решение. Может, есть шанс ее переубедить? Почти бегом он направился к Екатерине.

У дверей ее покоев стояли два гвардейца. К счастью, они узнали «кузена» королевы и беспрепятственно пропустили его. В ее кабинете было оживленно: тут находились король, герцог Анжуйский, сеньор Гонди, де Таванн и еще несколько человек. Екатерина, бледная, но решительная, отдавала последние распоряжения. Увидев Франсуа, она поморщилась, но прогонять его не стала.

Где-то вдалеке пробило полночь. Повернувшись к Карлу, королева что-то тихо сказала, и тот воскликнул:

– Да, матушка, убьем их! Но убьем всех, чтоб не осталось из них никого, кто мог бы потом упрекнуть меня!

Франсуа содрогнулся. И он хотел убедить их не устраивать расправы?! Вряд ли это возможно. Но попробовать все же стоило. Воспользовавшись паузой, он подошел к Екатерине и Карлу и умоляюще сложил руки, силясь что-нибудь произнести.

– Не надрывайтесь, дядюшка, – улыбнулся король, – мы помним, что вы потеряли голос.

Романьяк старался изо всех сил. Жестами, мимикой, артикуляцией он пытался хоть как-то повлиять на них, но все было тщетно. Он кинулся к бюро и поспешно нацарапал: «Пощадите гугенотов, пощадите Генриха Наваррского». И увидел, как королева, прочтя эти слова, заколебалась, в глазах ее мелькнуло сомнение. Карл, взглянув на бумагу, резко бросил:

– Перестаньте, дядюшка!

Воодушевленный тем секундным колебанием, которое он заметил в глазах Екатерины, Франсуа снова принялся отчаянно жестикулировать. А вдруг удастся убедить «кузину» и «племянника» остановить надвигающуюся расправу? Но в этот момент в кабинет вошел де Гиз и, подойдя к королеве, тихо произнес:

– Началось, мадам.

Англия, Сомерсет, 6 июня 1932 года

Викарий видел, как сжались губы Голда, как покраснело его лицо. Глаза старого доктора горели. Переведя дыхание, он продолжил:

– Де Гиз сказал: «Началось», и я понял, что все потеряно, бойню уже не остановить. Теперь моей задачей было спасти хоть кого-нибудь. Среди гугенотов было немало моих друзей, Генрих Наваррский был мне очень симпатичен, а перед принцем Конде я чувствовал вину, ведь его отца застрелили прямо на моих глазах. Слова де Гиза заставили меня активизироваться, я метался между присутствующими, жестикулируя и силясь хоть что-то сказать. Угораздило же меня потерять голос именно в этот день!

Не обращая на меня внимания, Екатерина сказала сыну:

– Думаю, дорогой Карл, нам будет удобнее в вашем кабинете.