Радмаккер подозвал медика из университета – мужчину с блестящей лысиной. Тот пощупал пульс Кювея, измерил его рост, послушал легкие, осмотрел язык и зубы. Странное зрелище до ужаса напоминало Инеж о том, как ее щупала Танте Хелен на палубе корабля работорговцев.

Медик закончил и закрыл аптечку.

– Пожалуйста, вынесите вердикт, – попросил Радмаккер.

– Парень совершенно здоров.

Радмаккер повернулся к Кювею.

– Вы согласны соблюдать правила этого аукциона и его результат?

Если Кювей и ответил, Инеж его не услышала.

Говори же!

Кювей попытался еще раз:

– Согласен.

– Тогда продолжим. – Медик спустился с помоста, и Радмаккер снова поднял молоток. – Кювей Юл-Бо дает добровольное согласие на аукцион и настоящим предлагает свои услуги за справедливую цену, как повелит рука Гезена. Все ставки принимаются в крюге. Участникам торгов предписывается сохранять молчание, если только они не хотят предложить свою цену. Любое вмешательство в этот аукцион, любая недобросовестная ставка будут наказываться в полной мере по закону Керчии. Торги начнутся с одного миллиона крюге. – Он ненадолго замолчал. – Во имя Гезена, да начнется аукцион.

И тогда механизм заработал. Инеж едва успевала следить за залпом чисел; ставки росли под каждый удар молотка Радмаккера, повторяющего предложенную сумму отрывистым стаккато.

– Пять миллионов крюге! – крикнул шуханский посол.

– Пять миллионов, – повторил Радмаккер. – Кто предложит шесть?

– Шесть! – вмешались фьерданцы.

Выкрики аукциониста рикошетили от стен собора, как пули. Штурмхонд не спешил, позволяя фьерданцам и шуханцам поочередно выкрикивать цифры, а земенский делегат время от времени скромно поднимал цену, пытаясь замедлить ход торгов. Каэльцы тихо сидели на своих лавочках, наблюдая за происходящим. Инеж гадала, как много им известно и намеренно ли они отказываются торговаться, или же у них просто нет денег?

Люди не могли усидеть на местах и вставали. День и так выдался теплым, но активность в соборе, казалось, подняла температуру воздуха. Инеж видела, как участники аукциона обмахивали себя веерами, и даже находившиеся здесь в качестве арбитров члены Торгового совета, похожие на черно-белых сорок, начали промокать себе лбы.

Когда торги поднялись до сорока миллионов крюге, Штурмхонд наконец поднял руку.

– Пятьдесят миллионов, – сказал он. В Церкви Бартера наступила оглушительная тишина.