Через полчаса над восточным краем неба завиднелось солнце, его тепло показалось восхитительной лаской. Облегченно, с удовлетворением вздохнув, Найл испытал ошеломляющую благостность просто от того, что жив. Она сопровождалась любопытным ощущением, будто что-то внутри, сжавшись, сократилось до точки. В эту секунду наслаждение стало поистине непереносимым, Найл прикрыл глаза, чтобы его не смыло этим чувством, словно волной.

Одновременно с ним интенсивность ощущения ослабла, оставив Найла в состоянии глубокого спокойствия. Такого с ним, пожалуй, еще не бывало. Как раз в эту секунду неожиданно стал внятен мыслительный процесс, очаг которого находился через дорогу. Сознание бойцового паука было таким же бестрепетно спокойным, как огонек свечи в тихую ночь. Человек, стоя в насквозь продуваемой будке, испытывал бы тоску и нетерпение. Бойцовый паук такие чувства счел бы за своего рода сумасшествие. Он знал, что нужно терпеливо дожидаться, пока придет смена, и какому-либо нетерпению здесь места нет. Тепло солнца наполняло существо дремотным благоговением, однако это никак не относилось к таящейся в восьмилапом теле цепкой бдительности. К своему удивлению, Найл обнаружил, что не испытывает к пауку ни вражды, ни боязни, лишь дружелюбную симпатию с сильным оттенком восторженности.

Тепло приятно пощипывало голые плечи и колени. Вновь словно чуткая волна подхватила и повлекла в бездонный омут умиротворения. Отчего-то начало казаться, что вдруг в сотню раз обострился слух и стал слышен какой-то прозрачный шепчущий звук. На миг это смутило, затем Найл распознал его источник. Звук исходил из большого вяза, растущего у берега реки метрах в пятнадцати отсюда. Найл с изумлением понял, что вяз жив. Жив не в примитивном смысле дающего побеги ствола, покрытого шапкой листвы, но как одушевленное, из плоти и крови существо. Дерево колыхалось в приветствии солнцу и сочилось кроткой радостью, совершенно человеческой по своей окраске. Каждый листик на дереве трепетал от удовольствия, впитывая золотистый свет, – совсем как дети, наперебой галдящие от радости.

Теперь, расслышав «голос» дерева, он начал осознавать и более глубокое, приглушенное биение жизни. До него не сразу дошло, что исходит оно из самой земли, из-под ног. Чтобы усугубить внутреннее спокойствие, пришлось дополнительно напрячь ум.

Углубившись в себя, Найл ощутил, как неторопливо расходятся концентрические волны энергии, – так круги расплываются по поверхности пруда от камешка, брошенного в воду ребенком. Дерево получало эту энергию и в свою очередь отдавало собственный импульс. Найл вдруг понял, почему город окружен зелеными холмами и лесами. Они фокусируют волны, истекающие из земли, и откликаются встречным потоком жизненной силы. Как результат этот город из бетона и стали оказывается облачен аурой живой энергии. Теперь можно понять, почему бойцовый паук может так терпеливо, час за часом дожидаться. Дело, оказывается, обстоит не так, что пауки рождаются, уже заведомо наделенные даром терпения; просто они сознают себя частью этого циркулирующего хитросплетения жизненной пульсации.