— А ты бы хотел, чтобы тебе верили или чтобы тебя читали?

— И то, и то.

— Так редко бывает, дорогой мой.

— Знаю.

— Тогда стань просто писателем. Им прощаются любые выдумки, даже если на самом деле это правда.

— Но я-то учёный. Ай, забыли…

Устав от работы, мужчина садится в кресло-качалку, стоящее на крыльце. Женщина приносит ему чай и печенье с корицей. Они рассматривают шелестящие кроны и небо, словно выкрашенное лазурной эмалью, воробьёв и стрижей, ватный пух облаков. Тишина и тепло их зрелой любви помещаются в переплетённых ладонях.

— Ты не скучаешь по дому?

— Он здесь. Чего мне скучать…

— Старый ворчун. Всё побросал и вернулся.

— Справятся без меня. Уже не маленькие…

Женщина заправляет за ухо соломенную прядку волос.

— А мне вот не хватает наших девочек. Видела их всех… раз, два… три раза, а младшую так вообще никогда — и не хватает.

Мужчина молча прижимает её руку к своему лбу: прости меня.

— Перестань, — она гладит его по голове.

Они очень похожи на пожилую пару, которую позабыли дети и внуки, тихо-мирно доживающую свой человеческий век среди георгинов и роз. Возможно, мужчина винит в том себя, потому что когда-то с теми рассорился. Совершенно очевидно, что женщина так не думает.

— Когда-нибудь они придут. Дотянуть бы только. Но ты, если что вдруг, отдай им тетрадь. Там всё, что им нужно, все ответы.

— Сам и отдашь. Я уверена.

По вечерам они зажигают маленькие фонари, развешанные на деревьях. В недрах каждого скрывается свечка, оживающая с помощью длинной зажигалки для газовой плиты. Свечи всегда одинаково белые, пламя — рыжее, в саду пляшут тени и шныряют соседские кошки, а калитка никогда не закрывается. К её ручке приделан колокольчик-шар, чтобы тех, кто вошёл, было слышно сразу.

Пока что это лишь друзья и молочник.