Когда Дункан уже почти решился напиться, и к черту последствия, уши его уловили звук, заставивший беглеца остановиться на полушаге. Не то низкий гул, не то рокот, вроде работающего вдалеке динамо.

Что бы там ни было, это определенно машина. Ни одно известное Дункану животное не могло издавать таких звуков. Однако в лесных заказниках встречались весьма странные звери, плоды трудов генетических инженеров. В любом случае это необходимо выяснить. Любопытство победило, несмотря на возможную опасность.

Дункан медленно переходил от дерева к дереву, стараясь не шуметь. Рокот шел с северо-востока, со стороны, противоположной реке. Вскоре он стал настолько громким, что Дункан решил: источник где-то рядом. Но, выглянув из-за толстого ствола древовидного сумаха, он был поражен. Звук исходил не от динамо-машины, а изо рта человека, сидевшего, скрестив ноги, под огромным дубом.

Человек был гол, смугл и жирен. Голова его была большой и круглой, над высокими скулами щурились чуть раскосые глаза. Черные волосы спадали на спину и плечи. Смотрел он прямо перед собой, но если и заметил Дункана, то виду не подал.

Дункан нырнул обратно за ствол. Через пару секунд он уловил в гуле слова: «Нам-мьо-ренге-кьо!», повторявшиеся так быстро, что, не зная их, нельзя было понять, что бормочет толстяк. Это была мантра, с помощью которой члены буддийской секты нихренитов подводили себя к слиянию с Буддой. Считалось, что эта мантра избавляет от дурной кармы и привлекает хорошую — так, во всяком случае, вспомнилось Дункану, хотя он не мог бы сказать откуда.

Однако в молитвенно прижатых к груди руках толстяк сжимал громадное распятие, прицепленное к четкам. На шее у него болталось ожерелье со звездой Соломона, полумесяцем, маленьким африканским идолом, четырехлистным клевером, четверорукой статуэткой со злобным лицом и пирамидой, увенчанной символическим глазом — иудейский, мусульманский, вудуистский, ирландский, индуистский и масонский символы.

Рокот стих. Прошло несколько секунд, и толстяк начал молиться по-латыни — этот язык Дункан узнал, хотя ни читать, ни говорить на нем не мог. Дункан уселся за деревом и принялся слушать, а заодно размышлять над экзотическим одеянием (вернее, отсутствием такового) и поведением толстяка. Очевидно одно — кем и чем бы он ни был, он не ганк и не рейнджер. Эти профессии были запретны для верующих. Государство не запрещало исповедовать какую бы то ни было религию, но и не одобряло этого, и уж, безусловно, старалось затруднить верующим жизнь.

Быть может, этот тип — работник одной из близлежащих ферм или биостанций. А сюда забрался, чтобы исполнить ритуалы своей эклектичной веры.