Тело гигантского осьминога разорвало на множество мелких частей. Его конечности оказались разбросаны по всей рубке. Вокруг всё мерцало и переливалось голубовато-зеленоватым светом, который струился по многочисленным поверхностям и собирался в крупные капли.

— Гвоздь и Нота скоро очнутся, — сообщил Ёжик. — С Антоном тоже всё будет в порядке.

— Спасибо, — ответил Океан, с удивлением рассматривая свои руки, которые испускали яркое голубоватое свечение.

— Я здесь сейчас приберусь — ты только ничего не трогай, — попросил Ёжик.

Через некоторое время в помещении вновь воцарился полумрак. Голубовато-зеленоватое свечение стало постепенно бледнеть, а потом окончательно исчезло. Фрагменты тела поверженного противника незаметно растворялись в воздухе, а затем, и вовсе, пропали из вида. Нота, наконец-то, пришла в себя и осторожно ощупывала свою шею. С трудом поднявшись на ноги, она медленно подошла к неподвижно лежащему Гвоздю. Слегка похлопав его по правой щеке, Нота уже занесла руку над левой, но тут же её опустила, увидев там обширную кровавую рану. Словно поняв намёк, Гвоздь открыл глаза, но сразу же поморщился от сильной боли. Нота помогла ему встать, стараясь не смотреть на многочисленные кровоизлияния в склерах обоих глаз. Очнувшийся Антон криво улыбнулся, держась за окровавленный бок. Лёжа на полу, он с трудом помахал рукой всем остальным и поднял вверх большой палец.

Океан медленно обвёл взглядом своих израненных боевых товарищей. Он испытывал угрызения совести от того, что тогда в полумраке не разглядел этого десятиногого монстра и опрометчиво позвал друзей внутрь корабля. Теперь, ощущая сильную боль за всех троих, Океан тщетно пытался справиться с мучительным чувством вины за произошедшее в рубке до своего появления.

Его буйное воображение уже вовсю рисовало яркие и ужасные картины того, что могло бы произойти с друзьями, промедли он ещё секунду. То, что все они остались живы, иначе, как чудом, назвать было сложно. Однако всё могло закончиться совершенно иначе, не воспользуйся Океан своей способностью управлять временем.

Вслух по этому поводу он так ничего и не сказал, предпочтя, как обычно, продолжить внутреннее самоистязание. Однако очень скоро Океан вспомнил, что война с чужими ещё далека от своего завершения, чтобы давать волю своим эмоциям. Заниматься самоедством — занятие крайне непродуктивное и саморазрушительное даже в мирное время, не говоря уже о текущей критической ситуации. Поэтому он решительно отбросил свой комплекс вины и стал обдумывать дальнейшие действия.