Миша собрал у ребят читалки и флешки, раскрыл ноутбук и принялся копировать заказанное. Пацанва сгрудилась вокруг стойки и налегла на имбирное пиво с сушеными яблоками.

Церковь Восхваления была неказистой, но уютной и светлой (генератор, трещавший за стеной во время служб, уже давно никто не замечал). По местной моде ее сложили из бревен, а над крыльцом укрепили что-то вроде козел, на которых висел колокол.

Стиг заметил, что в стороне от горожан на скамьях сгрудились айвики – похоже, те самые гости Джи. Завернувшись в балахоны из шкур, они то ли спали, то ли молились, не обращая внимания на пастора, могучего сорокалетнего мужика, который буквально навис над кафедрой и после каждой фразы впечатывал в нее указательный палец, словно нажимая на невидимую кнопку.

– Вы – не люди! Вы – души, и вы должны помнить об этом, – чеканил он. – Не пачкайте перстов, удел которых перебирать небесные струны. Не дайте ногам вашим увязнуть в болотистой топи, ногам, чья судьба – идти по золотым улицам. Восстань и воспари над толпой, человек, воспари над землей, и ангелы воспоют с тобой!

Отец Джей, в силу давнего знакомства пилот звал преподобного Якоба Рехельбахера по-свойски, с шумом выдохнул и начал листать книгу в поисках подходящего псалма. Внимавшие проповеди прихожане тоже расслабились и начали шушукаться. Даже айвики зашевелились, с их скамейки поднялась женщина, вышла в проход и – никто и глазом моргнуть не успел – забралась на кафедру, встав рядом с пастором.

Опешивший было преподобный быстро нашелся:

– Вы видите дочь дикого народа – я вижу душу! Душу, чьи уста глаголят от избытка сердца. Говори же, сестра, а мы послушаем.

Он сделал приглашающий жест и отступил назад. Плоское лицо женщины было покрыто испариной, глаза бегали из стороны в сторону. Она откашлялась и изрекла:

– Я любила моржа.

Кое-кто из прихожан не удержался от смешка, но айвинка продолжала.

– Я любила моржа. Я убила моржа. – Голос ее начал звенеть и срываться. – Я борола моржа, я убила моржа, я морж теперь. Убей моржа!

С этими словами она выхватила из-за пояса длиннющий костяной нож и патетическим жестом протянула его Рехельбахеру. Пастор отдернулся в сторону. Женщина шустро отбежала от него и заголосила: «Убей! Убей! Убей!». С передней скамейки к ней метнулись очнувшиеся от шока мужики, а следом за ними – айвики. Безумная дикарка затряслась всем телом, истошно завизжала и полоснула себя ножом по горлу.

Не успевшие остановить ее прихожане рванулись назад, уклоняясь от хлынувшего фонтана крови, и наткнулись на айвиков, которые выхватили ножи – обычные, стальные – и начали суматошно колоть ими несчастных. На подмогу доброхотам подскочили другие ряды, навалившись на дикарей и выкручивая им руки. Поднялся страшный шум, женщины подхватили детей и, роняя скамейки, толпой повалили к выходу. Над всем этим бардаком громыхал голос пастора, пытавшегося навести подобие порядка. Влепив окровавленным пудовым кулачищем в лоб айвику, остервенело тянувшемуся зацепить его ножиком, он требовал остановиться и не осквернять более святое место.