Нет. Правда состояла в том, что это не имело значения. Если Абаддон не выживет, не будет никакого Черного Легиона. Его труп еще не успеет остыть, а мы уже превратимся всего лишь во враждующих военачальников, борющихся за кости Легиона.
Ультио шевельнулась в потемневшей от крови суспензорной жидкости и посмотрела на меня сверху вниз – возможно, встревожившись от круговерти в моей голове. Страх запятнал ее черты напряжением, какого никогда прежде не бывало у нее на лице. Она не знала ни куда двигатья, ни с кем сражаться.
– Наш Легион умирает, – выговорила она, и горгульи повторили эти слова с мягкостью, которую я считал невозможной.
– Да, – согласился я. – Но мы можем его спасти, сестра.
– Что нам делать? – спросила Ультио, без церемоний повторив тот же вопрос, который сотню раз задавали по общефлотскому воксу сто военачальников, капитанов и офицеров. – С каким флотом нам сражаться?
Я наблюдал за оккулусом, где три флотилии разрывали друг друга на части в пустоте. Все имевшиеся у нас преимущества – все те преимущества, которых мы добивались десятилетиями – улетучивались, будто воздух из пробитого корпуса. Я не мог дотянуться до Абаддона, чтобы получить ответы у него, да и находись он даже рядом со мной – что здесь можно было ответить? Мы могли остаться на месте и умереть в бою с одним из противников, или же развернуться и умереть в бою со вторым. Мы не могли даже слаженно отступить: Даравек лишил нас единственного пути отхода, а еще держащаяся блокада Черных Храмовников не позволяла нам пробиться дальше вглубь Империума.
Стоявший передо мною выбор вовсе таковым не являлся.
– Единственный способ пережить эту битву, – тихо произнес я, – это не сражаться в ней.
Ультио ошеломленно уставилась на меня.