Нохиа света! Поднялся жаркий ветер. Здесь, в пещере, за стеной, в которой оставлено только узкое отверстие для прохода дозорного и Избранной, мы его не чувствуем. Мы ждем, стоя в колеблющемся свете факелов, которые держат старейшины. Вверху, на площадке, стоит Огар-неофит, готовый открыть окошко в скале и впустить дыхание бога.

Ауто света! Прохладный ветер! Все напряжены, затаили дыхание. Бог идет к нам! Броами света! Приближается ледяной ветер. Орбло, верховный жрец, отдает приказ. Деревянное окошко открывается, и холодное дыхание Бога проникает в пещеру и ударяет в завесу. Рука судьбы поворачивается на своей хорошо смазанной оси. Окошко снова закрывается, завеса падает, и Рука судьбы поворачивается на конце деревянного рычага; вытянутый палец поочередно указывает на девушек. Одни едва сдерживают смех, другие дрожат. Рычаг поворачивается все медленнее и медленнее. О великий Ками, бог охоты, не оставь своего слугу, сделай так, чтобы палец не указал на Маэми! Он сейчас остановится, не дойдя до нее, укажет, на Валу-гордячку, он сейчас... Палец указывает на Маэми, она избрана!

Она проходит мимо меня, прямая как палка, взгляд ее устремлен вдаль; на ней шуба из меха божума, в которую ее только что облачили жрецы.

Перед тем как войти в пролом, она поворачивается, машет мне рукой на прощание и исчезает в ночи. Все кончено, укладываются последние камни, закрывая проход. Все кончено!

Мне следовало бы преисполниться радости и гордости, но я ощущаю смертельную грусть. Я никогда уже больше не увижу Маэми!

Джек

Джек

Приближается полночь, и в лагере техников все огни погашены, но окно Мэри и окно ее отца еще освещены.

Я лежу, растянувшись на шезлонге, в северной галерее. Туземная деревня погрузилась во мрак еще с наступления сумерек; темно там и сейчас. На площади в этот вечер — ни единого огонька. Должно быть, они все находятся в глубине своих пещер из-за какой-то священной церемонии, в одной из тех пещер, куда даже Пьеру не удалось проникнуть. Где-то на юге поднялся ветер, вовсе не ледяной, и он становится все более и более неистовым. Песок скребет по металлу крыш и стен, но здесь, на северной стороне, я в безопасности. Из-за вывиха мне по-прежнему больно ступать на землю. Нужно уже идти спать, тем более что и ветер становится прохладным, температура падает. Неужели это и есть ледяной ветер С’гами?

Теперь уже очень холодно, ветер жестокий и бесспорно ледяной. Слышен грохот, идущий от ангара, вероятно, это оторвавшийся кусок жести, который вибрирует, подражая грому. И — я смотрю на часы, чтобы удостовериться, что я не ошибаюсь — хотя сейчас только двадцать минут первого ночи, мне кажется, что небо стало светлее, чем было только что, светлее, чем при нормальном освещении, создаваемом красной луной Ганэ. Она сейчас высоко-высоко, почти что в зените. Я поднимаюсь, прыгая на одной ноге, огибаю угол и перебираюсь на западную галерею, где меня тут же едва не сбивают с ног колючий песок и леденящая снежная буря. Разинув рот, я так и замираю на месте! Там, на юге, стоит день! Можно даже различить белые облака на голубом небе, или, скорее, в треугольнике голубого неба, в то время как повсюду в других местах стоит ночь, в которой сияют Ганэ и три внешние планеты, Гам, Ва и Минами. Впрочем, их я едва вижу: они теряются в сиянии луны, которая вот-вот заслонит их.