– Возможно, возможно, – заверил я, по-прежнему улыбаясь белозубо и остроклыко. – Стой там, где стоишь, сведи активность до минимума, и я одарю тебя здоровьем. Parole d’honneur[117]. Ты понял, что я сказал, двуногий? Единственное, чем тебе разрешается шевелить, это веки и глазные яблоки. Позволяю также продолжать осторожно вдыхать и выдыхать.

– Нннооо…

– Болтать не позволяю. Замри и молчи, словно от этого зависит твоя жизнь. А она, кстати говоря, зависит.

Он понял. Стоял, потел в тишине, глядел на меня и интенсивно мыслил. Мысли у него были жутко путаные. Не ожидал я таких мыслей у преподавателя математики. В это время Венера Уайтблэк делала свое, а воздух аж вибрировал от магии ее мурлыканья. Алиса пошевелилась, застонала. Кошка успокоила ее, положив легко лапку на лицо. Чарлз Лютвидж Доджсон – я вспомнил, как его зовут, – вздрогнул, увидев это.

– Спокойно, – сказал я сверх ожидания мягко. – Здесь лечат. Это терапия. Наберись терпения.

Он несколько секунд присматривался ко мне.

– Ты ммм… ммоя собственная фантазия, – проворчал он наконец. – Бессмысленно с ттт… тобой разговаривать.

– Ну прямо-таки мои слова.

– Это, – он легким движением руки указал на кровать, – и это… ттт… терапия? Кошачья терапия?

– Угадал.

– «Though this be madness, – проговорил он, о чудо, не заикнувшись, – yet there is method in’t»[118].

– И это тоже прямо-таки мои слова!

Мы ждали. Наконец Венера Уайтблэк перестала мурлыкать, легла на бок, зевнула и несколько раз прошлась по шкурке розовым язычком.

– Пожалуй, конец, – неуверенно проговорила она. – Я вытянула все. Яд, болезнь и жар. Было еще что-то в костном мозге, не знаю что. Но для верности я и это тоже вытянула.

– Браво.

– Ваша милость?

– Слушаю.

– Я все еще жива.

– Не думаешь же ты, – высокомерно улыбнулся я, – что я позволю тебе умереть?

Кошка зажмурилась в немой благодарности. Чарлз Лютвидж Доджсон, уже долгое время беспокойно следивший за нашими действиями, неожиданно громко кашлянул.