Время пришло. Из кучи лежавших у ее ног безделушек старуха достала нож и нажала им на маленькую грудку младенца. На мгновение она встретилась с ним глазами, однако в ее взгляде не было сомнения или сожаления. Она утратила эти эмоции еще в юности. За свою долгую жизнь женщина проделала это уже больше тысячи раз в самых разных уголках двух континентов; для нее это было столь же необходимо, как пища или вода.

Лезвие вошло между ребер младенца, и его короткий крик стих. Маленький ротик открылся, и ведьма прижалась к нему губами. Она вдохнула… И ощутила гораздо большее насыщение, чем с шакалом. Если бы ребенок был старше, она бы насытилась еще сильнее, однако выбирать не приходилось.

Старуха отложила мертвое тельце – оно станет пиршеством для шакалов. Сама же она получила то, в чем нуждалась. Ведьма позволила дымной энергии, которую вдохнула, разлиться по своему телу. Она испытала прилив сил, который давало лишь пожирание души другого. Ее зрение прояснилось, а тело наполнилось жизнью. Насытившись, она вновь почувствовала, что ее окружают духи. Впрочем, на это ушло некоторое время – духи знали ее и добровольно не стали бы к ней приближаться. Однако ведьма сумела подчинить некоторых из них своей воле, выбрав из их числа фаворита.

– Яханастхами, – тихо пропела она, посылая липкие потоки энергии.

Она поворошила золу, заново раскочегаривая костер и подсыпая в него еще порошков, чтобы дым стал гуще.

– Яханастхами, явись!

Долгие минуты прошли прежде, чем в дыму возникло лицо ее духа-хранителя, белое, как неокрашенная лантрикская карнавальная маска. Его глаза были пусты, а рот – черен.

– Сабель, – выдохнул он, – я почувствовал, что ребенок умер… Я знал, что ты меня призовешь.

Ведьма и Яханастхами стали единым целым. Образы из сознания духа вливались в ее рассудок: места и лица, воспоминания, вопросы и ответы. Когда один из ее вопросов озадачил духа, он посоветовался с другими и передал ей их слова. Паутина душ, соединенных бесчисленными нитями и хранившая столько знаний, что разум все их просто не выдержал бы. Однако Сабель пыталась, продираясь сквозь бесконечные пустяки и мелочи, случавшиеся на протяжении миллионов жизней, выискивая крупицы информации, способной открыть будущее. Ядугара просто тряслась от напряжения.

Шли часы, казавшиеся старухе вечностью. Перед ее глазами зарождались, расцветали, увядали и гибли целые миры, состоявшие из знаний. Она плыла в морях образов и звуков, погружалась в бездонную пучину жизни, видя королей и их шептавшихся слуг, пререкавшихся жрецов и молившихся торговцев. Она становилась свидетельницей рождений и смертей, любви и убийств. Наконец Сабель глазами мертвой лакхской девочки разглядела лицо, которое искала. Призрак видел лик, выглядывавший из-за занавески, лишь короткое мгновение – вспыхнувшие обереги тотчас отбросили его прочь. Однако и этого мгновения было достаточно. Сабель приближалась, подобно охотнику, перескакивая от духа к духу. Она уже чувствовала добычу, так, как паук чувствует далекое трепетание невидимой паутины. Теперь Сабель была уверена: Антонин Мейрос наконец сделал свой ход. Он отправился из уютного убежища в Гебусалиме на юг, ища способ предотвратить войну – или хотя бы пережить ее. Каким же древним он выглядел… Сабель помнила его в юности. Тогда это лицо пылало энергией и осознанием своей цели. Ей едва удалось сбежать от него, когда Антонин и его орден истребили ее сородичей – любовников, семью. Не выжил почти никто.