«Столько не живут», – хмуро пошутил он и посмотрел на фотографии тех немногих, кого взял с собой «до конца». Все они уже ушли и жили теперь только в его памяти, в его сердце, до тех пор, разумеется, пока это старое сердце бьется, а в обветшавшей памяти не поселится его величество маразм. Когда это случится, он уйдет к ним, и все вместе они наконец перестанут быть здесь, обременяя своим присутствием тех, для кого они в лучшем случае история. Увы, но, скорее всего, его кабинет – последнее место в мире, где эти люди еще не превратились в имена и числа, в лишенную живых красок жизни сухую бухгалтерию архивов.

«Не смотри на меня так! – потребовал он, глядя в глаза Ольге. – Я ничуть не изменился. Стал старше, только и всего!»

«Не лукавь, – мягко ответила она. – Посмотри вокруг, и ты все поймешь».

Посмотри! Можно подумать, он увидит что-нибудь новое. Или он не знает, что старость, та старость, в которую он вошел уже по самое горло, это не осень жизни, а суровая ее зима? Знал. Знает. Куда от этого денешься? Но неужели нельзя пококетничать хотя бы наедине с самим собой?

«Твое одиночество относительно, Маркус», – сыронизировал, естественно, генерал Зильбер. Майор Зильбер был слишком молод, чтобы вмешиваться в разговор старших по званию, он хмурился и косил глазом на соседнюю фотографию, с которой старику улыбалась Клавочка, стоявшая на фоне какого-то незнакомого ему истребителя.

«Относительно… – повторил он, соглашаясь. – Знаю. Но вы ведь никогда не оставите меня одного. Я прав?»

«Прав, – желчно усмехнулся Эммануил. – Ты обречен быть с нами, а мы – с тобой. Ты наш живой, а мы – твои мертвые. Разве нет?»

«Меняем тему», – решил старик, которому этот разговор не нравился, и снова сосредоточился на окружающих его предметах. Вот это его не утомляло и не раздражало.

«Будем считать это тренировкой памяти, – неуверенно предположил он. – Когнитивный тренинг, как теперь говорят».

Ну если подходить к этому так… Почему бы и нет?

Оказалось, что он великолепно помнит историю любой вещи в своем кабинете. Во всяком случае, сейчас он доподлинно знал, когда, где и при каких обстоятельствах покупал ту или иную из них, или каким образом и когда попали сюда те предметы, которые не покупал он сам. Общим, что их объединяло, было то, что они стали его собственностью так давно, что успели уже состариться прямо у него на глазах и вместе с ним и превратиться в то, что на нынешнем забывшем правила хорошего тона языке называлось «антиком».

«Антик!» – Его возмущало это слово. Ну надо же додуматься назвать антиком ламповый радиоприемник фирмы Телефункен, которому и полустолетия от роду еще нет, или чудесный, вечный ремингтон, которому сносу нет и не будет, хотя ему-то как раз уже под восемьдесят. Но пятьдесят или восемьдесят, какое, к дьяволу, это имеет отношение к античности?