– Это общежитие, – догадался я и дотронулся до облезлой таблички, прикрепленной к стене у железной дверной рамы.

Внутри был одинокий каркас кровати, со стен свешивались почерневшие от времени нераспознаваемые декорации.

– Что же это все-таки за место? – спросила Валка.

Надпись на табличке была на ниппонском и сильно поблекла. Понять, ее я не мог, но символы выглядели корявыми, написанными детской рукой.

– Юмэ говорил, что сады предназначены для детей, – ответил я.

– Детей?

Валка выглянула из-за моего плеча. Я почувствовал, как она хмурится, представил морщинку между ее крутыми бровями.

– Итиро, – произнесла она.

– Что-что?

– Там так написано, – указала она на табличку. – Это имя.

Я отошел к соседней двери. Комната за ней была идентичной, за исключением валявшейся на полу деревянной игрушечной лошадки. Я машинально сжал пальцы на рукояти меча.

– Должно быть, раньше здесь держали детей, предназначенных для клиентов Сагары.

– А где они сейчас?

– Не знаю.

– Адриан, мне кажется, мы не туда зашли, – сказала Валка.

Я ее не услышал. Что-то почувствовал, но даже сейчас не могу описать что. Я как будто услышал какой-то громкий шум в отдаленной комнате, хотя был уверен, что, кроме стука моего сердца и легкого шороха, издаваемого Валкой, здесь не раздавалось ни звука. Сердце, казалось, стучало уже где-то в горле. Но этот непонятный шум больно резанул слух и привлек мое внимание.

– В чем дело? – спросила Валка, но я прижал палец к губам.

Доктор невозмутимо прошептала:

– Адриан, в чем дело?

Она прекрасно знала, что мой палатинский слух был более чутким. Пусть она и была ведьмой, уши ее, несмотря на все тавросианские ухищрения, оставались человеческими. Однако услышанное мной было даже не звуком, а ощущением, захватившим меня, как будто я стоял на путях, кожей чувствуя приближение трамвая. Все мои мышцы напряглись в ожидании нападения, но его не последовало. Случившееся далее было куда более удивительно.