— Я такой же, как и вы, — сказал Кратов печально. — И не стоит ничего выдумывать себе в оправдание, Геша. Ты не сумел ее… зачаровать, что ли. Ты красивый и сильный, но мужская сила для нее не главное.

— Конечно, — произнес Ковалев с ожесточением. — Все глядят на меня, как на придурка. Геша большой ребенок. Не так чтобы умный, зато абсолютно здоровый. Но я же не виноват, что у меня под черепом не хватает какого-то винтика! Не всем быть гениями, и не требуйте от меня того, что я не могу! Вы же умные, так будьте и добрыми! Неужто мне вымирать из-за того, что я дурак?!

— Я ничего не требую от тебя, Геша. Будь самим собой, пожалуйста. Но Марси я тебе не отдам даже из жалости. Право выбора было за ней, и она выбрала меня.

— Кратов, — сказал Геша трясущимися губами. — Я тебя ударю.

— Тебе полегчает? — усмехнулся Кратов. — Тогда, разумеется, ударь.

Гешина ладонь смазала его по щеке.

Кратов покачнулся. Он стиснул зубы, чтобы не сорваться, и, упаси Бог, не натворить глупостей.

…С самого давнего детства, еще родителями замечена была за ним одна особенность. Едва осознав себя как личность, только-только научившись стоять, а то и раньше, маленький Костик не выносил, когда его даже ненароком задевали по лицу. Не было для него горшей обиды. Первым побуждением Костика бывало тогда наброситься на обидчика с кулачишками. А после, уже от бессилия достойно отомстить, он поднимал отчаянный, безутешный рев. И ничто не могло его успокоить — ни яркая игрушка, ни мамины руки. Пока нестерпимую обиду не смывала обычная младенческая забывчивость…

— Ты что, Кратов? — спросил Геша испуганно.

Тот молчал, прикрыв глаза, утолкав кулаки поглубже в карманы халата и слегка раскачиваясь на носках.

— Теперь ты меня ударь, — попросил Геша в растерянности.

— Нет, — сказал Кратов, трудно шевеля сведенными губами. — Нет, повторил он уже свободнее. — Мне не за что тебя бить. И потом, от моего удара ты можешь умереть, Геша.

— Тогда прощай, — сказал тот, неловко мотнул головой и, ссутулившись, побрел в сад. Напрямик, не глядя под ноги, не разбирая дороги.

«За что? — думал Кратов, зажмурившись. — Почему? Я не чужой им, я здесь родился. Все, что бы я ни делал — для них. Чего же они все время требуют от меня? Быть похожим на них? Никогда не гореть в чужом огне, не замерзать в чужие морозы? Забыть все, что узнал за долгие годы, отучиться чувствовать эмоциональный фон партнера, не слышать инфразвук, не видеть в темноте? Впредь больше не плутать под чужими звездами, не вести бесконечных бесед с теми, кого они пренебрежительно окрестили «нелюдями»?.. Они нежатся под ласковым, повседневным и повсеместным солнышком и лениво, как бы между прочим, воздвигают барьер между собой и нами. В то время как мы, заточив себя в скафандры и корабли, говорим от их имени с Галактикой — без гарантий на понимание, успех и собственное благополучие…»