За работой он насвистывал отрывки каких–то мотивчиков, причем все они были из разных рекламных песенок, которые он собирал и изучал в молодости. Как же много он узнал с помощью телевизионных реклам! В то время как другие на время рекламы делали звук телевизора потише, Балкани делал его погромче. Остальные программы не продавали ничего, кроме морали среднего класса, в лучшем случае — отчаянно скучной, зато рекламные ролики предлагали мир, в котором товаром становились мечты, где на экране появлялись молодость и красота, где вся боль и страдания исчезали, сметаемые длинными шикарными волосами. Авангардистские фильмы? Балкани просто презирал их. Даже в самых сюрреалистических из них не было ничего сравнимого с притягательной силой телевизионных реклам. Работы даже самых известных режиссеров шестидесятых и семидесятых, к счастью, были давно забыты, зато видеокопии реклам эротического мыла и пива, относящиеся к тому же периоду, сейчас стоили среди коллекционеров от ста до двухсот ооновских долларов.

Балкани завершал свой шедевр «Терапия небытия». А почему бы и нет? Случай Джоан Хайаси, это единственная незаполненная клетка в космическом кроссворде. И наконец–то, правда, самым неожиданным образом она была заполнена. Сидящий в одиночестве в своем кабинете Балкани громко расхохотался. Как все оказывается просто! Просто длиннющий анекдот о дворняге, соль которого заключается в том, что соли–то и нет.

А что же лежит за всем этим?

Небытие.

Внезапно Балкани остановился. Последнее напечатанное им предложение несло отпечаток завершенности. Да, он написал последнее предложение труда всей своей жизни. Балкани осторожно вынул лист из машинки и приложил его к остальным, аккуратно и тщательно запечатал рукопись книги в большой конверт и надписал на нем адрес своего нью–йоркского издателя. Затем он положил конверт на поднос для исходящей почты, и автоматическое устройство тут же утащило его. Ну, вот и все.

Устало шаркая, он потащился к шкафчику с лекарствами, ощущая результат нескольких бессонных ночей. «Да, чересчур большая доза хинидина, — подумал он, беря шприц, — наверняка вызовет столь желанную остановку сердца».

Крякнув, он опустился на край кушетки, закатал рукав. И сделал себе укол. Его рука после множества предыдущих инъекций стала практически нечувствительной — он ничего не почувствовал.

Когда шприц выпал из его цепенеющих пальцев, игла сломалась, а сам он со вздохом откинулся на кушетку.

Подчиненные так боялись его, что долго не осмеливались без разрешения войти в кабинет. Поэтому тело было обнаружено лишь через полтора дня.