Итак, он не слышал голоса Мэри с самого наступления сумерек. Она заблудилась, она в опасности. Дэн заставил себя добавить: Л может быть, уже умерла.

Неужели же навсегда исчезла та радость, которую несло ему — именно ему — радио: «Помни же, Дэн, у нас с тобой свидание ровно через три десятка дней, начиная с сегодняшнего. А пока — до встречи. Я буду ждать!»

Разум тут бессилен, и, повторяя себе, что надо бы еще отдохнуть, Дэн все же вылез из койки. Коврик — шкура церотера — щекотал босые подошвы, а глиняный пол холодил. Воздух был полон тепла и звуков — трелей, кваканья, плеска волн. Донесся и грозный рев какого-то хищника. Но ничего этого Дэн не замечал. Из окна сочился белесый свет, но в самой хижине было темно. Он не стал зажигать свет, чтобы одеться. Когда проживешь в дебрях достаточно долго, обязательно научишься делать такие простые дела и без флюоропанели над головой.

Дэн ощущал накопившуюся в нем томительную усталость. Каждая его косточка чувствовала лишнюю четверть силы земного притяжения. Но это же пустяк, подумал он. Ведь он провел на Рустаме всю свою жизнь. Ни одна клетка его тела не знала Земли — за исключением той изначальной, с набором хромосом, конечно, с заключенной в них памятью о миллионах лет совсем другого эволюционного процесса. Просто я погибаю от тревоги.

Когда Дэн вышел наружу, ветерок взъерошил ему волосы так же нежно, как это делали пальцы Мэри, и ночная прохлада влила в него новые силы. А может, это сделали ароматы, принесенные бризом — запахи почвы, воды, буйно растущей зелени. Дэн наполнил ими свои легкие и прислонился спиной к надежной прочности бревенчатой стены, продолжая вдыхать спокойствие своей родной страны. Несколько тысяч человеческих существ, изолированных в мире, который не был родиной расы Дэна, должны всегда быть начеку. Но кое-кто сделал эту необходимость частью своей натуры, и теперь не было мира в их душах.

Среди двух дюжин строений, из которых состояла станция, были не только бревенчатые домишки, но и современные сборные здания из металла и пластика, казалось, ставшие частью этого ландшафта, но на самом деле просто терявшиеся в его беспредельности. За ними, вплоть до темной стены леса, простирались пастбища и поля. А рядом тихо ворковали воды озера Мунданс — озера Танцующей Луны. Они простирались до невидимого сейчас горизонта — границы мира, за которой вздымались высокие горы, уходя все выше и выше, пока их вершины не исчезали в плотной пелене облаков.