Пила нырнул в свою секцию. На главном экране перед соро появилось изображение человека и нескольких дельфинов. По фигуре человека Крат видела, что это самка, вероятно, их предводитель.

— ...глупые создания, недостойные имени разумных. Глупые предразумные воспитанники глупых хозяев! Мы ушли от вашей военной мощи, мы смеемся над вашей неуклюжестью! Уходим, как всегда уходили, вы, жалкие создания! Мы теперь настолько вас опередили, что вам ни за что не догнать нас! Какое еще нужно доказательство, что прародители предпочитают нас? Какое...

Насмешки продолжались. Крат слушала, разгневанная, в то же время наслаждаясь артистичностью исполнения.

«Эти люди гораздо лучше, чем я думала. Оскорбления их многословны и лишены вкуса, но по-своему талантливы. И заслуживают почетной медленной смерти».

— Госпожа! Сопровождающие нас танду меняют курс. Остальные их корабли оставили Китруп и направляются к пункту перехода!

Крат в отчаянии засвистела:

— За ними! Немедленно за ними! Мы до сих пор преследовали их по всему космосу. Охота продолжается!

Экипаж вернулся к своим обязанностям. У земного корабля появились шансы уйти. В любом случае погоня будет долгой.

Крат поняла, что не сумеет добраться домой ко времени спаривания. Она умрет здесь.

Человек на экране продолжал насмехаться.

— Библиотекарь! — позвала она. — Некоторые слова человека я не понимаю. Переведи, что значит эта фраза — «няаа, няаа» — на их зверином волчьем языке!

124. ТОМ ОРЛИ

124. ТОМ ОРЛИ

Сидя со скрещенными ногами на плетеном из водорослей мате в тени обломка корпуса, он прислушивался к рокоту соседнего вулкана. Думал о спасении, слушал бесконечный шорох водорослей, находя в нем своеобразную красоту. Мерный ритм помогал сосредоточиться.

Прямо перед ним, как центр мандалы, лежала информационная бомба, которую он так и не использовал. Контейнер сверкал в лучах солнца: первый хороший день на севере Китрупа за неделю. Корпус измят, но все равно блестит.

«Ну где же ты теперь?»

Площадка мягко покачивалась на волнах. Том оглядывался по сторонам, как старик на заброшенном чердаке.

«Где ты теперь, любовь моя?»

Он вспомнил японскую хайку восемнадцатого столетия — великого поэта Босуна:

Глядя на отражения во вмятинах корпуса бомбы, он прислушивался к звукам плоских джунглей, к беготне мелких животных, к шуму ветра во влажной листве.