Он представил, что случилось бы, начнись у Юлии приступ, и закрыл глаза. Пришлось ждать, пока отступит головокружение. Словно воздвигся на краю Башни Молчания, заглянул в бездну, где зубастые птицы рвали облака в клочья; словно в воображении пережил смертельный полет, пятясь назад с уверенностью, что валишься в пропасть.
Запертая камера не спасла бы рефаимов от влияния помпилианки. Радиус действия приступа вполне позволял накрыть если не всю тюрьму, то большую ее часть. «Вождь вождей» просто обязана была спровоцировать госпожу Руф на вмешательство. Религиозный и социальный лидер, с четким спектром проявлений власти; эмоциональный фон ситуации зашкаливает за мыслимые пределы…
Что остановило приступ?
Сама Юлия удержалась на опасной грани, силой воли смирив болезнь, или киноидная сущность Пастушки остановила помпилианку, не дав сходу включиться в конфликт – это оставалось загадкой. Авель сказал, Дни Гнева в последнее время зачастили. Когда сорвется обезрабленная Юлия, антис-недоделка? – завтра? через неделю?!
– Вам плохо? Вот, выпейте…
Жидкость обожгла горло, комом огня провалившись в пищевод. Ударил хмель, расслабляя, отодвигая проблемы на задний план. Тарталья закашлялся, восстанавливая дыхание. Градусов пятьдесят, не меньше…
– Что это?
– Самогон. Гнал тут один, на буксире. В оранжерее уйма клубеньковых лиан, для этого дела – лучше не придумаешь. Ну, ясное дело, втайне от Пастушки. Чрезмерно не пил, чтоб не заметили; со мной менялся – на разговоры по душам. Очень уж любил поговорить. Жаль, запасы кончаются, а обновить не у кого.
– Куда он делся, ваш самогонщик?
– Вознесся. Я и не знал, что он – Осененный. Он смеялся: пьяниц, мол, флуктуации обходят десятой дорогой. А в столовой, за ужином, раз – и расточился. Еще чуть-чуть?
– Ага…
– Хорошо, что я хранил остаток. Пригодилось.
– Скажите, Авель… Я так понимаю, вы помогаете любому, кто ищет выход. Почему? Лишь потому, что не хотите умереть в «Шеоле»?