– Позже! – рявкнул Мваунгве. – Я занят!
Лицо в сфере моргнуло и исчезло.
– Вы говорили о малом триумфе, баас Гракх? – как ни в чем не бывало, напомнил профессор.
– Да. Даю запись.
На свободном участке столешницы, сменив изображение пациентки, возник фрагмент городской площади. По ней колоннами маршировали гвардейцы в парадной форме десантников. Темно-синие брюки, белые кителя, тяжелые «Пульсары» в открытых кобурах. Береты набекрень, золоченые шнуры горят на солнце. Ордена, медали, знаки отличия – «За благородство помыслов», «Ветеран гвардии», «За заслуги в обеспечении национальной безопасности»…
В центре двигался открытый мобиль, где стоял во весь рост бравый легат. Бритую наголо голову вместо фуражки украшал венок из лавра. На заднем сиденьи разместился человек в цивильном костюме, серый и неприметный. Привстав, он что-то шептал триумфатору в ухо.
Вопля не услышал никто. Ехал мобиль, стоял легат, десантура «рубила шаг». Профессор Мваунгве и Антоний Гракх следили за записью триумфа. Но над происходящим, запихивая его в «волшебный ящик», как повариха толкает в кадушку сбежавшее тесто, взмыл Лючано Борготта по прозвищу Тарталья – вспоминая себя, обретая личность.
Это стоило колоссального труда.
Если поначалу он сохранял волю, путешествуя во времени и пространстве, достраивая события на основе действий знакомых людей, то в последних случаях он терялся, словно ребенок – в дремучем лесу. Позже, возвращаясь в реальность, он помнил все до мельчайших подробностей. Но сам момент поиска…
Как огрызок флуктуации растворялся в нем, становясь верной, услужливой частью единого целого, так и Тарталья растворялся в эпизодах прошлого – чужое делалось своим! – без остатка.
Капля в волнах, лист в кроне.
Ситуация пугала бы, не будь она такой естественной. Нельзя ужаснуться, обнаружив, что ты дышишь, ходишь, жуешь ломтик сыра… Но Лючано хотел наблюдать за триумфом Гая лично – зритель с именем и биографией, ровня горилле-профессору и шефу охраны. Он не знал, откуда возникло это властное желание. И знать не хотел.
Управлять «волшебным ящиком» вручную оказалось гораздо труднее, чем, растворенному, плыть по течению.
Парад сместился, частью уходя за край изображения. Возникли трибуны на поплавках-антигравах. На главной трибуне в окружении сенаторов стоял наместник Тит Макций Руф с дочерью. Юлия внимательно следила за триумфом. В ее позе крылось знакомое напряжение. Оскал хищника, белая, как снег, кожа; черные волосы разметались по плечам. Глаза помпилианки впились в легата, вознесенного ритмом марширующих колонн.