Трагедия столь древняя, что ужас забылся, крашеные стены и тени домов внушали сейчас только легкую меланхолию.

Сад при доме был маленький, окруженный стенами, над прудом склонялись деревья — се ремы. В тусклых столбах света, падавших из окна дома, я видел, как снежные хлопья и нитевидные белые споры деревьев мягко падали в темную воду.

Зстравен ждал меня. Он стоял с обнаженной головой и без плаща на холоде, смотрел на бесконечное падение снега в ночи.

Он спокойно приветствовал меня и ввел в дом. Других гостей не было. Я удивился этому, но мы медленно прошли к столу, а за едой не говорят о делах, к тому же мое внимание было отвлечено пищей, которая оказалась превосходной. Даже вечные хлебные яблоки были приготовлены так, что я восхитился искусством повара. В мире, где одной из принадлежностей стола является специальное приспособление, которым переламывают лед, образующийся между глотками, горячие напитки ценятся высоко.

За столом Эстравен еще дружески разговаривал. Теперь же, сидя у очага, он молчал.

Хотя я провел на Зиме около двух лет, я все еще не в состоянии был взглянуть на ее жителей их собственными глазами. Я пытался, но все сводилось к тому, что я видел в гетенианце вначале мужчину, а потом женщину. То есть мыслил категориями, немыслимыми для них, но совершенно естественными для меня. Я отхлебывал дымящееся кислое пиво и думал, что за столом поведение Эстравена было женским — очарование, искусность и отсутствие показного. Неужели от этого оттенка женственности, который мне в нем нравился, я ему не доверял? Невозможно было думать, как о женщине, об этом смуглом, ироничном и властном человеке, сидевшем около меня в полутьме у очага, и все же, когда я думал о нем, как о мужчине, я тоже чувствовал оттенок фальши и обмана — в нем или в моем отношении к нему? Голос у него был мягкий и звучный, но не глубокий — не мужской голос, но в то же время и не женский... Но о чем он говорит?

— Простите,— начал он,— что я так долго откладывал удовольствие видеть вас у себя в доме, но сейчас я по крайней мере рад, что между нами больше не возникает вопроса о покровительстве.

Я слегка удивился его словам. До сегодняшнего дня он, несомненно, был моим покровителем при Дворе. Неужели он думает, что аудиенция у короля, которой он для меня добился и которая состоится завтра утром, делает нас равными?

— Не думаю, чтобы я понял вас,— признался я.

Он помолчал, очевидно, тоже удивленный.

— Ну, вы понимаете,— сказал он, наконец.— Будучи здесь... вы понимаете, что я больше не смогу говорить от вашего имени перед королем.