— Не… Во, фламинго! Точно, еще песня есть: “Розовый фламинго в очаг закатан”.

— Чё-то ты путаешь.

— А еще они орали и про мировой пожар, про камни с неба…

— Славик, ты больше психов слушай. И скоро сам на аминазин сядешь.

— Иди ты!

Эдик пожал плечами:

— Не я разговор затеял. И без тебя хреново. Тут у Эдика зазвонил мобильник. Он схватился за свою подержанную “Моторолу”, как утопающий за соломинку:

— Але! Ася? Лапуля моя, приветик! Ой, что ты, конечно рад! Сегодня? В девять вечера? Лады! Не вопрос, дорогая! Целую, мой котенок!

Эдик убрал трубку. Лицо его излучало самодовольство. Все-таки удача в мире есть.

— Так-то, Славик, — сказал он приятелю. — Жизнь — это не только психбольница.

— Я разве против? Только эти бабы какие-то интересные.

— Ничего. У нас и от этого лечат. Пошли, наша смена заканчивается.

Славик и Эдик, два санитара, вышли из блока одиночных палат для особо буйных больных психиатрического диспансера №1, что в поселке Метелино Олегсинского района. За окнами дома скорби висели густые зимние сумерки, располагающие к дополнительным депрессиям, истерикам и кататоническим ступорам, поэтому за плотно прикрытыми дверями палат раздавались вопли, рыдания, безумный хохот или стоны. Только в двух “одиночках” царила полная тишина — в тех, куда поместили женщин, найденных на автотрассе в состоянии глубокого шока. Женщины лежали на жестких холодных койках, не подавая признаков жизни. Однако в полночь они синхронно открыли глаза — каждая в своей палате — и синхронно произнесли одно слово:

— Пора.

…Очаровательная рыжеволосая девушка с безупречной фигурой и ногами такой длины, что они казались ненастоящими, села в гондолу, исторгнув из уст гондольера поток блестящих венецианских комплиментов.

— Я не понимаю по-итальянски, — пленительно улыбнулась она в ответ.

Гондольер чуть не выронил весло и спросил на языке Толстого и Черномырдина:

— Из России?

— Да, — теперь удивилась девушка. — А вы… тоже?