А мы-то чуть было не поверили, что перед нами снова наш любимый Адольф!

— Я не Чапаев! Я… сколько раз можно говорить! Погодите… Филимон вам не до конца объяснил, в чем фишка многократного использования Кристалла! Сказал просто, что я прибыл по вызову Барона! Еще бы — не будет же Филимон разглашать корпоративную тайну! Дело в том, что… Сейчас я все объясню…

Но объяснения не получилось. Меня ужасно раздражало то, что я лежу здесь скрученный, лишенный возможности двигаться, а они сидят вокруг, переглядываются, обмениваются многозначительными замечаниями, как будто не выслушивают объяснения старого товарища и командира, а, скажем, смотрят не очень интересную телевизионную постановку. Вот черствые, потопчи их кобыла! Ой, кажется, снова чапаевский припадок начинается. Переволновался так, да еще и действие пилюлек, которые я скушал, прибыв из Бранденбурга, закончилось. Бранденбург! Мама дорогая! Любимая бабушка Наина Карповна! Это что же получается, Василий Иванович Чапаев, желтый комдив, мой родной сын?! То-то на весь Ближне-Камышинск транслировали момент заделывания малыша как важнейший для хода всей мировой истории момент. Нет, не могу поверить… Нет, могу… Сынок, сынок… Пусть меня развяжут! Я попытался было возобновить объяснения:

— В общем, слияние личностей происходит при… Да развяжите мне руки, неудобно же рассказывать!

— Не отвлекайтесь, Василий Иванович. Дальше!

— Какой я тебе Василий Иваныч!

— Не прекословь Василию Иванычу! — вступил Карась. — Ты что, товарищ братишка Огоньков, не помнишь, каков он в гневе?

— Я! Не! Василий! Иванович!

— Конечно, конечно, — угодливо поддакнул Огоньков. — Вы Парфен Ипатьевич. Или Семен Степанович.

— Я Адольф!!! Вы что, гады, издеваетесь надо мной?!

— Настоящий Адольф никогда нас гадами не обзывал, — дрогнула голосом Анна.

— А как вас еще назвать?! Блин, развяжите, прохиндеи, дышло-коромысло, в бога-душу, шурум-бурум, коренной с пристяжкой!

— Вот так загнул! — восхищенно проговорил Карась.

Огоньков поморщился. А Анна мотнула головой и тихо произнесла:

— Настоящий Адольф в этом случае сказал бы: «огненные вихри преисподней». Или «псы чистилища»…

Я аж задохнулся от возмущения. Из горла наружу рвались еще многие и многие выражения, никогда мною не употребляемые, вроде «через драную уздечку аллюром в три подковы» или «мерин сиволапый», но я плотно слепил губы и зарычал, заглушая в себе отголоски личности желтого комдива.

— Рычит! — испуганно сообщил Огоньков.

— Сам слышу, —ответил Карась.-Вы, Василий Иваныч, успокойтесь…

Не следовало ему говорить мне это. Услышав «Василия Иваныча», я разинул рот и поразил слух присутствующим таким отборным речитативом, что Карась застыл словно изваяние, а Огоньков опрокинулся навзничь. Анне повезло больше. Она успела заткнуть уши.