Нет никаких сомнений. Он едет к ней.

Примерно с пару минут мамбо пыталась проникнуть в мысли незнакомца, но это ей не удалось. Какой-то сумбур: нагромождение идей и планов, смерть, разрушение, и нечто сладкое, наподобие пальмового сахара. Нет ничего понятного. Ладно, парень сам расскажет. Ведь очень скоро он будет здесь.

Дверь не скрипнула – ее в хунфоре попросту не было. Шагнув из душной ночи в полутемное святилище, незнакомец машинально вытер пот со лба.

– Комо йе! – сказал он, обращаясь к старухе, сидящей у митана.

– Па пи маль, мвен контан коннен, – ответила та и перешла на английский. – Благодарю за показную любезность, но я неплохо владею наречием белых. Пусть это и не твой родной язык… однако он ведом тебе, не так ли?

В голубых глазах незнакомца не отразилось и тени удивления. Мамбо видела, как нарисованные змеи на потолке над его головой шевельнулись, раздув капюшоны. Одна из кобр коснулась бейсболки раздвоенным языком.

– No problem, – с интонацией из голливудских фильмов сообщил чужак – к его счастью, он не смотрел вверх. – Меня прислал Люкнер. Мы душевно пообщались в Майами: старик пообещал, что ты поможешь мне… в некоем деликатном аспекте. Ты одна – и больше никто. Он просил передать: часто и с удовольствием вспоминает вашу работу… ту, в подвале Сахарного дворца.

Змеи замерли, вдруг окаменев. Старуха тоже застыла, переведя взгляд на череп в цилиндре. Люкнер… Она вспомнила, что никогда не видела глаз «дядюшки с мешком» – как и положено, их скрывали темные очки. Соратник доктора не снимал их даже ночью. Двадцать лет назад Сахарный дворец исчез в пламени. Люкнеру пришлось скрыться, чтобы не надели «ожерелье».

Мамбо осталась в джунглях; к ней боялись не то что прикоснуться – просто приблизиться. Разбуди сейчас любого человека в Гонаиве, и он, обливаясь от страха липким потом, расскажет – КАКИЕ вещи происходят в ее хунфоре.