Окна были открыты только в первый день. Потом их зашторили, чтобы больную не беспокоил свет, тем более что поправлялась она плохо. В сутки по нескольку раз наплывал волнами жар, начинали ныть кости, она вытягивалась на подушках, с трудом дыша сквозь стиснутые зубы, потом накатывала дурнота, и минуты перед тем, как появлялись видения, были столь тяжки, что она не могла сдержать стонов… Потом воздух наполнялся звоном и начинался бред, являлись мороки – живые мертвецы, поднимали трясущиеся руки, ловили ее, слепо пялили точащиеся желтой слизью глаза… Потом она приходила в себя, истекая остывающим потом в жарких перинах, мокрая, дрожащая под взорами незнакомых лекарей и молчаливых прислужниц…

Авенас бывал с ней часто, и, видя его, она задыхалась от нежности, не отдавая себе отчета в своих чувствах. У нее еще не хватало силы ни на какое притворство. И она его боялась – ему было пятнадцать лет или даже четырнадцать, он был ученый, как хронист, и она безмерно изумлялась этому, даже не пряча долгих восхищенных взглядов… День за днем, день за днем… Иногда она мечтала, чтобы во время длинных и мучительных перевязок он держал бы ее голову на своих коленях, склонялся бы над ней, едва сдерживая слезы, тонкими пальцами накладывая мазь на алый крест ожога. Он садился возле нее, заводя тихие разговоры, как правило о чем-то надмирном, нездешнем, ласкал душу жемчужным взглядом. Она утопала в сладком, как душистый дым, блаженстве, Он замолкал, видя, что она закрыла глаза…

Авенас вздрогнул, почувствовав прикосновение ее руки, лицо его вспыхнуло. Приподнявшись на утонувшем в перинах локте, на него глядела женщина, исхудавшая, черноглазая, с короткими, как у церковного служки, волосами. Подбородок ее чуть подрагивал от напряжения, глаза были внимательны и печальны.

– Может, мне попробовать встать? – спросила она с хрипотцой в голосе. – Помоги мне, Авенас. Я хочу попробовать. – Эта хрипотца, эти короткие волосы, эта доверчивость, прозвучавшая в ее голосе, заставили его забыть, что эта женщина на семь лет его старше, что она королева и мученица.

– С радостью, госпожа моя! – Он отбросил книгу, за которую было взялся, ожидая, пока она проснется.

Она медленно села, спустила с шелковых простынь на приступок босые ноги. Авенас накинул ей на плечи меховой пеллисон. Комната была устлана волчьими шкурами, можно было ходить босиком.

Она сделала шаг, и у нее закружилась голова, она беспомощно уцепилась за его плечо.

– Ох!

– Сядьте! – Он торопливо подставил ей скамеечку. – Сядьте, госпожа моя! Нельзя было так сразу. Вы долго не ходили.