После этого он сдерживал нетерпение и заставлял себя чаще и дольше давать кобыле отдых, иногда позволяя даже и самому себе немного вздремнуть; но к концу четвертого дня нагрузка все равно оказалась непосильной для животного. Когда вдали уже показался Силонин лес, лошадь просто встала. Линан спешился – и, словно это послужило тем сигналом об освобождении, которого она ждала, лошадь опустилась на колени, улеглась и перестала дышать.

Произошло это рано вечером. Почти все небо заволокло тучами, и света было мало. Местность казалась серой и безлюдной. Впереди, лигах этак в пятнадцати, высился лес, средоточие всех его страхов и желаний. Он зашагал к нему.

Ближе к полуночи принц остановился. Он находился в центре гребня, тянущегося вдоль восточной границы широкой долины. Линан посмотрел поверх долины на восток, увидел его темный, колышущийся покой, и на глаза у него навернулись слезы. Он вытер их, удивленный своей реакцией, стыдясь того, что он способен так плакать, жалея себя. Несмотря на все случившееся с ним, он узнал в этот миг ту часть себя, с которой не соприкасался с тех самых пор, как ему дали кровь вампирши – ту часть своей натуры, которую не интересовали ни бои, ни победы, ни старание показать себя; ту часть, которая стремилась только остаться в живых и спокойно жить.

«Прекрати сожалеть о себе», – приказал он, и, пустив в ход свое нынешнее зрение, изучил долину более внимательным взглядом. Теперь он узнал ее. Арранская долина, где наемники Джеса Прадо в первый раз захватили его столько месяцев назад. Место это было отнюдь не мирное. Да и не было больше такого места нигде в Тиире. Он повернулся к долине спиной и снова зашагал к лесу.

До первых разрозненных куп деревьев-летников с опадающими коричневыми листьями он добрался когда уже рассвело. За ночь тучи исчезли, и солнечный свет пробивался сквозь остатки облаков, согревая кожу. Он слышал пение птиц и гудение насекомых. А издалека доносилось мычание коров на одной из ферм в долине. Когда он проследовал дальше, к летникам присоединились широкодубы, а затем и семяглавы, самые высокие из всех лесных деревьев.

Чем дальше он углублялся в лес, тем меньше было заметно воздействие осени. Листья по-прежнему оставались зелеными и гибкими, а земля – теплой и влажной. Странное дело: несмотря на все свидетельства буйно растущей жизни, больше не раздавалось никаких звуков, издаваемых птицами или насекомыми. Ветер колыхал в вышине верхушки деревьев, но до земли этот шум не доносился.

Только полнейшая тишина, полнейшая неподвижность. Ожидание.