Да. Надо опять стать троицей.

Иначе… взмахнут в ночи серые крылья, или лязгнет заслонка печи…

Рукопись всячески сопротивлялась прочтению, так и норовя рассыпаться.

Собственно говоря, это была и не рукопись вовсе, а собрание старых мешочков из-под сахара, конвертов, салфеток и клочков древних отрывных календарей.

Издав недовольное мычание, господин Козлингер сгреб в охапку заплесневелые записки и собрался было бросить их в камин.

Но тут взгляд его привлекло некое слово.

Он прочел, и взгляд потянулся дальше, пока не достиг конца предложения.

Потом господин Козлингер дочитал страницу, при этом несколько раз возвращаясь к уже прочитанному. Ему даже не верилось, что он читает то, что читает.

Он перевернул страницу. А потом опять вернулся к предыдущей. И так он читал все дальше и дальше. В какой-то момент господин Козлингер вытащил из ящика письменного стола линейку и окинул ее задумчивым взглядом.

Затем открыл буфет, где содержались те напитки, что покрепче. Бутылка, сжимаемая неуверенной рукой, весело зазвенела о край бокала.

Господин Козлингер посмотрел в окно, на здание Оперы, которое высилось на противоположной стороне улицы. Маленькая фигурка подметала лестницу.

– О боги… – пробормотал он себе под нос, после чего решительным шагом направился к двери. – Господин Стригс, не мог бы ты зайти на минутку? – позвал он.

Главный печатник вошел в кабинет, сжимая в руке пачку гранок.

– Придется заставить господина Резника выгравировать одиннадцатую страницу заново, – похоронным голосом сообщил он. – Он считает, что слово «голод» состоит из шести букв…

– Прочти вот это, – сказал Козлингер.

– Я как раз собирался пойти пообедать…

– Прочти.

– Но согласно правилам Гильдии у меня есть право…

– Прочти – и посмотрим, что станет с твоим аппетитом.