Мишкины сознательные взаимоотношения с данным ему именем начались с трехлетнего возраста. Искренне надеясь, что его никто не хочет обидеть, он анализировал ряд звуков, на которые, по мнению окружающих, нужно было радостно отзываться: «Миша, Миша, Миша. Каша, простокваша, девочка Маша, кличка не наша. Кто меня так назвал?! Я не могу так называться. Я звучу по-другому. Ведь меня зовут. Как же меня зовут? Я же знаю. Забыл…»

— Отвлеки его! Он вылетит куда не надо!

— Не сможет.

«Миша, Миша. Нытьё, тоска с пшённой кашей вперемешку. Похоже на то, как идёшь к горшку, но уже писаешь. Жаль потраченных усилий на проделанный зря путь и мокрые штаны одновременно. Михаил Иванович. Что-то здесь есть… Лучше, ближе к истине, но что-то мешает. Михаил… Вот, пожалуй, достаточно, остальное лишнее. Михаил. Хорошо… Есть ещё что-то. Голова болит, мешает думать. На самом интересном месте! Чтобы головная боль прошла, есть уверенность, надо престать думать».

— Миша, ты что делаешь? Зачем ты стучишься головой об пол?

— Проверяю.

— Что ты проверяешь?

— Прочность здорового состояния головы.

— Пол прочнее твоей головы. Она будет болеть после таких проверок.

— Нет. Будет болеть только кожа. Голова болит от другого.

— Голова сотрясается, сотрясается мозг, мозг очень нежный, его надо беречь от ударов, мозг болит сильнее кожи.

— Знаю. Удары об пол — ерунда. Мозг трясётся от другого.

— От чего?

— От того, что в голове.

— Господи, так в голове-то и есть мозг.