— И меня, дом Саади, — пискнул с ветки Кой-Кой. — Я увидел эту реку… Сомневаюсь, что мои братья выплыли…

— Дом Саади, а что ты будешь делать, если она не отдаст тебе Камень?

Вот оно! Рахмани пригладил седеющие кудри. Если она не отдаст Камень…

Дальше ловец не мог говорить.

29 ВОИН И ГРОЗА

29

ВОИН И ГРОЗА

— Что случилось с твоим лицом, воин?

— Поранился…

— Тебе идут седые кудри, Рахмани.

— Ты стала еще красивее, Женщина-гроза.

Рахмани танцевал на бесконечной нити маятника. Как никогда, ему хотелось жить. Он танцевал, чтобы успеть перехватить заряд ее любви и ее ненависти. Самая лучшая женщина его страданий посылала ему удары своих улыбок. Рахмани танцевал, неуловимо двигая корпусом, рассыпая фантомов пригоршнями, и отражал ее улыбки глазами. Один лишь смех ее мог ослепить, как осколки разбитого зеркала, поэтому Рахмани держал глаза наполовину прикрытыми.

— Ты отыскал то, что искал, Рахмани?

— Мы ищем одно и то же, Марта.

— Раньше ты охотился за утерянной честью. Саади переместился трижды и трижды оставил вместо себя бестелесных кадавров, чтобы те вместо него ловили горлом возникающие из воздуха кинжалы.

— Честь не утеряна, Марта. Она подобна кристаллу, растущему в раковине. Можно раздробить тысячи кристаллов, но всегда вырастают новые.

— Объясни же мне, я не понимаю, — Марта Ивачич тоже начала медленное вращение. Ее смоляные глаза впивались в серые выцветшие глаза возлюбленного, ее руки ласкали пустоту столь быстро, что обычный человек давно бы уснул от навязчивых повторений ритма. Обычный, но не ловец Тьмы, не ученик Слепых старцев.

— Я жил с дикими венгами, — задумчиво начал Саади. — Венг будет оскорблен, если путник, пришедший из ночного бурана, откажется разделить постель с женой хозяина иглу… Я делил кров и пищу с горцами Пехнаджаба. Эти гордые люди будут преследовать тебя неделю и непременно убьют, если ты осмелишься ударить камчой чужую лошадь… Я плавал за черным жемчугом с пигмеями Плавучих островов. Ты видела их. Меня хотели зарезать за то, что я не женился на одной из дочерей их смешного царька. Эти дочери намазывались жиром хищных рыб и оттягивали себе гирями нижние губы, так им казалось красивее…

Я ходил с караванами через ущелья Дебрека и менял там шишу на женщин. Честь этих людей в черкесках, с завязанными лицами, совсем не такая, как у детей Авесты. Их честь — в обмане, но она тоже вызывает уважение. Для них нет дела праведнее, чем обмануть иноверца… Еще раньше я делал кое-какую работу для князя Василия, русса с Зеленой улыбки. Я увидел, как руссы бросают насущные дела, чтобы посидеть с больным, как они кидают хлеб осужденным в кандалы…