За прошедшие десятилетия болото изменилось до неузнаваемости. Периоды упадка, процветания и войны, которые принято именовать историей, привели к бурному развитию гавани и к постепенной деградации болота, от которого в конечном итоге зависела жизнь его обитателей. В годы экономического бума оно стало застраиваться заводами и портовыми сооружениями, отчего почва его тут же лишилась своего былого плодородия, обратившись в подобие асфальта или камня. В периоды депрессии власти пригоняли сюда тысячи рабочих, которые занимались расчисткой и засыпкой последних проток и заводей. Во время войны на некогда зыбучих берегах стали вырастать верфи, грузовые терминалы и вещевые склады. Сердце болота пронзили стрелы отходивших от Пуласки-Скайвей автострад, а сотни самолетов-амфибий и геликоптеров лишили болото былого покоя. Ставшие ядовитыми воды подернулись радужной пленкой. Полсотни нефтеперегонных и химических заводов наполнили воздух миазмами, обратившими дыхание в непрестанный подвиг. Даже облачная стена предпочитала держаться теперь на приличном расстоянии от берега.
Кого-то убили полицейские, кого-то изрубили ходовые винты прогулочных теплоходов, кто-то погиб на дороге. Чем больше строилось нефтеочистительных заводов, тем более уродливыми становились рождавшиеся у обитателей болота дети, которые в отличие от Абисмиллы не обладали особой живучестью. Через какое-то время в живых остались только Хампстон Джон, Абисмилла и молодой человек по имени Буджан. После того как Хампстон Джон умер от приступа лихорадки, а провалившегося под лед Буджана унесло в море, Абисмилла остался на болоте в полном одиночестве.
Абисмилла продолжал жить в своей старой хижине, однако после того, как охотники на уток и зайцев стали использовать ее в качестве главного укрытия, об этом уже не приходилось и мечтать, поскольку они не считали его за человека и в любой момент могли взять и подстрелить. Ему не оставалось ничего иного, как только переселиться в сырую нору мускусных крыс, покинувших ее после того, как вода подернулась радужной пленкой. Она отличалась от могилы только тем, что имела вход.
По ночам он выбирался из своего логовища и начинал рыскать по округе в поисках еды. Он питался пропахшими соляркой и бензином молодыми стеблями камыша, улитками, моллюсками и маленькими рыбешками, попадавшими в его истлевшие от времени сети. Порой ему удавалось поймать какую-нибудь перелетную птицу, опрометчиво избравшую болото местом ночлега.
Некогда рост его составлял семь футов, а вес триста фунтов, однако к началу третьего тысячелетия он усох так, что стал весить всего сто фунтов при росте в пять футов. Двадцать лет, проведенные им в норе, изменили его до неузнаваемости.