– Так не пойдет… – задумчиво сказало оно.

– Ненависть! – шепнул чей-то бесплотный голос. – Открой дорогу своей ненависти!

Шепот предназначался не Агларии, но она услышала.

Страшилище замерло неподвижно. Опустило меч. Остановились и маги. Всего на миг, но этого хватило. От страшилища вдруг распространилась волна такой невероятной, такой запредельной ненависти, что все маги, окружавшие его, умерли один за другим. Потому что тот, кого так ненавидят, не может жить дальше. Аглария чувствовала, как яростный океан ненависти наваливается на нее, ощущала его тяжелый прибой, но… ее это почему-то не коснулось. Совсем. Пошумело, навалилось, сгинуло. А вот маги умерли. Все. Ни одного не осталось. Они валялись там и тут, пустые, словно шкурки высохших на солнце личинок каких-то насекомых.

– Вот и все, – сказал Курт. – Слезай, нахалка! Всю шею отсидела. И посох отдавай.

– Нахалка?! – спрыгивая, возмутилась Аглария. – Я – нахалка?! Я?! Ах ты…

Накопившиеся страх и ужас требовали выхода. Отбросив кладенец, она с размаху отвесила Курту здоровенную пощечину. Вот сколько сил хватило. Не могла не отвесить. Умерла бы. Столько всего… всего… а он… а он…

– Это из-за тебя все! – отчаянно прокричала она, чувствуя, что вот-вот расплачется. – Это из-за тебя! Ты…

Она хотела избить его… убить его… уничтожить… потому что это легче, чем объяснить, что это, конечно, она во всем виновата, но не потому, что виновата, а потому, что он виноват. Во всем. Да. Вот если бы он не смотрел на нее там, тогда, когда она была в фонтане… если бы он не сидел там… такой… Ведь не объяснишь такого. И кому объяснять? Ему?! Курт переложил меч в левую руку и закатил ей ответную пощечину.

«Зверь! Гад!»

– Ах вот ты как! – взвизгнула она, швыряя посох и бросаясь на Курта с кулаками. – Ах ты – драться?! На беззащитную девушку – руку поднял?!

Курт уронил волшебный меч, и на месте ожесточенного побоища разыгралась зверская драка.

Как, когда, каким образом она перешла в слезы, объятия и поцелуи, никто, наверное, не мог бы сказать. Разве что Мур. Но он тактично промолчал. И тогда, и потом тоже. Поцелуи дополнились ласками, неизвестно откуда взявшаяся нежность сменилась внезапной страстью, а снять одежду оказалось не таким уж трудным делом, особенно если этого очень хочется.

Конечно, поле битвы, усеянное трупами магов, отравленное мертвящими, погибельными заклятиями, пропитанное ненавистью и страхом, злобой и болью, не слишком подходит в качестве любовного ложа – но жизнь и любовь торжествуют над смертью и ненавистью так, как им хочется, и там, где им это угодно. Мнения и пожелания человеческих существ не слишком-то принимаются в рассчет.