У подножия колонны громоздилась высокая груда отбросов. При приближении Аврелии груда дрогнула, сверху посыпались пустые бутылки и осколки посуды; разлетелись в стороны тряпье и скомканные газеты – и укрытая под слоем мусора скорчившаяся фигура медленно поднялась во весь рост. Аврелия с визгом отпрянула, Элистэ вздрогнула, Кэрт охнула. И только Цераленн, по всей видимости, не утратила присутствия духа и не сдвинулась с места.

Фигура же, истинное порождение помойной кучи, из которой восстала, и больше всего смахивающая на скелетообразное огородное пугало, обряженное в скудные лохмотья, медленно выступила из-за колонны. В мутном свете ближайшего уличного фонаря можно было различить, что это мужчина, неимоверно костлявый, с гнусным обликом, с низким лбом, широким отвисшим ртом и маленькими поросячьими глазками. Общее впечатление от его внешности, мерзкой самой по себе, усугубляла покрытая вздутыми расчетами, коростой и воспаленными, в отслаивающихся чешуйках кожа лица. Ночь – и та не могла скрыть этого уродства. Такие же чешуйки и лоскутья отслоившейся кожи покрывали его лодыжки и руки, выставленные на обозрение даже в эту зимнюю стужу.

Привидение приблизилось к ним, обдав их вонью застарелого пота и прогнившего рубища. Элистэ с большим трудом сдержалась, чтобы не отпрянуть, однако, к счастью, прокаженный не подошел к ним близко, остановившись на расстоянии нескольких шагов, и спросил хриплым, скрипучим, но в то же время каким-то злорадным голосом:

– Нужно укрытие, а?

Дамы не ответили.

– Может, перетрухали? Растерялися? И места, небось, незнакомые? Счас бы вам благородного рыцаря, верно? Считайте, вам повезло, госпожи Возвышенные! Вот он, перед вами, – самый что ни на есть благородный.

Молчание.

– А, понятно, мы вышли проветриться. Прогуляться низачем, а просто для своего удовольствия. А я-то, дурак, подумал… Виноват. Нижайше извиняюся, госпожи Возвышенные.

– С чего это ты обзываешь нас Возвышенными, нахал неотесанный? Какая я тебе Возвышенная! – взорвалась Карт.

– И то правда. Ты, верно, горничная, рабыня при госпоже, – заметил нищий с ухмылкой, обнажая гнилые черные зубы и распухшие десны. – Тогда кому-то достанется нынче знатный ужин – сухая перезрелая рыбина и три недозрелые овечки. Устраивает?

Кэрт и Аврелия ничего не поняли, а Элистэ окаменела, не веря собственным ушам. Цераленн же никак не отреагировала.

– Ступай прочь, – произнесла Элистэ, непроизвольно прибегнув к интонации холодного презрения, с какой могла бы осадить зарвавшегося серфа где-нибудь в Дерривале. На сей раз, однако, интонация не возымела действия.