– Благодарю вас, – ответствовала Элистэ и, слегка растерявшись, сделала книксен. Нужно ли ей представляться в свою очередь? Назваться собственным именем или чужим? Каковы требования этикета, принятые в среде беглецов, изгоев и заговорщиков? Хуже того, этот человек, судя по его поведению, еще не знал об аресте Шорви Нирьена. Сказать или нет?

Дреф пришел ей на помощь.

– Приморский дилижанс по-прежнему останавливается в Дицерне?

– В два часа, – сообщил Туверт.

– Мы отбудем на нем, время не терпит.

– Деньги?

– Имеются.

– Бек, вы просто чудо.

– Накормите нас?

– Прошу за мной.

Они проследовали за Тувертом в его кабинет, находившийся рядом с классной, где их ждала простая, но обильная закуска. Элистэ уплетала за обе щеки и помалкивала, тогда как Дреф и Туверт, в соответствии с принятыми, судя по всему, у нирьенистов правилами, изъяснялись скупыми, чуть ли не зашифрованными фразами и намеками. За едой Дреф сообщил их хозяину об аресте Шорви Нирьена. И без того бледное лицо Туверта приняло сероватый оттенок, и Элистэ от души его пожалела. Как, однако, дорожат нирьенисты своим вождем! А сам Нирьен, в сотый раз задавалась она вопросом, – что он за человек, если внушает такую любовь? Должно быть, личность действительно неординарная.

Известие подкосило наставника Туверта, но тем не менее он сохранял присутствие духа; возможно, его поддерживал оптимизм столичного единомышленника. Дреф выказал твердую уверенность, что остается пусть и слабая, однако надежда на отсрочку исполнения смертного приговора, а то и на вызволение Шорви Нирьена. Школьный инспектор с ним согласился или, по крайней мере, сделал вид, что соглашается.

Они просидели до без четверти два, а затем, попрощавшись с гостеприимным хозяином, вышли на дорогу, и, несколько удалившись от школы, стали ждать дилижанс, который следовал до северного побережья через Фабек. Элистэ все еще не могла поверить в реальность происходящего. Она боялась очнуться, разлепить уставшие веки и увидеть, что скорчилась у тлеющей мусорной кучи на улице Винкулийского моста. «Странно, – подумала она, – но почему-то несколько жутких месяцев запомнились мне Куда отчетливее, чем долгие годы благополучия». Они запечатлелись в ее памяти вечным клеймом, вроде того, какое навеки выжигают на теле серфа или преступника. Воспоминания о тех днях в трущобах, считала она, не изгладятся из ее памяти – так же как Дрефу сын-Цино не избавиться от клейма рабства.

Дилижанс прибыл по расписанию. Дреф поднял руку, карета остановилась, он заплатил за проезд, и они сели, затолкав под сиденья свой скромный багаж. У них оказалось всего двое попутчиков – уставшие горожане средних лет, с которыми, судя по их виду, если и можно было поговорить, так только о погоде. Возница щелкнул кнутом, и дилижанс тронулся.