– Ну вот, по-моему, удалось ее переубедить, – удовлетворенно заметил Кинц. – Правда, она повеселела? Думаю, теперь она разрешит нам уйти.

– Разрешит? – Элистэ трясло от страха и бешенства. – Разрешит! С каких это пор жалкая ничтожная кучка железных деталей стала распоряжаться нашими приходами и уходами?

– Тише, моя дорогая, она может услышать!

– Ну и пусть!

– Дитя мое, будь терпеливой, пойми – мы имеем дело с чрезвычайно сложным устройством, хрупким и очень ранимым…

– Она чудовищно избалована! Добрый удар кувалдой пошел бы ей только на пользу.

– Нет, нет, насилие никогда не помогает. Если б ты могла проникнуть в ее многочисленные тревоги, в ее нужды и страхи…

– А как быть с моими страхами? Эта тварь пыталась меня убить!

– Что ты, ничего подобного! Она всего лишь расстроилась, подумав, что ее бросили…

– Она прекрасно знала, что делает! А я в результате не могу и шагу ступить.

– Умоляю, дитя мое, постарайся! Нам бы только выбраться на дорогу. Сумеешь? Обопрись на меня.

Дядя Кинц пришел в такое волнение, его узкое лицо под обличьем усатого матроса покрылось такой смертельной бледностью, что Элистэ пожалела о своей вспышке и умерила тон.

– Со мной все в порядке. Я преувеличила. Прошу прощения. Идемте, дядюшка, – сказала она.

Кинца не пришлось просить дважды. Взявшись за руки, они покинули Средоточие Света и быстрым шагом прошли по извилистым темным дорожкам. Выйдя из садов Авиллака, они разжали руки. На улице видавшему виды моряку с его юным спутником удалось сесть в ободраннейший из фиакров.

Кинц распрощался с Элистэ у дверей пансиона и отправился по своим ночным делам. Она не знала, чем он будет заниматься, он же не приглашал ее с собой. Элистэ проводила взглядом крепкую высокую фигуру, пока та не растворилась во мраке, потом обошла пансион и на заднем дворе, спрятавшись в тени от случайного взгляда, развеяла наваждение, скрывающее ее подлинный облик. Вернув себе прежний вид, она вошла в пансион и поднялась в квартирку Дрефа. На лестнице и в коридоре, к счастью, не было ни души. Дреф, конечно, отсутствовал; последнее время он редко появлялся дома. Не приходилось сомневаться в том, что он и его дружки-нирьенисты где-то обсуждают очередной безумный и безнадежный план вызволения наставника и товарищей. Ох, не сносить ему головы! Впрочем, нет, он слишком умен. Но безрассуден – всегда безрассуден. Арест грозил ему каждый день, и никакие ее слова или действия не могли его удержать – или помочь ему. Он не хотел от нее помощи и в помощи не нуждался – как не нуждался и в ней самой. Элистэ ненавидела этого выскочку серфа почти так же сильно, как собственное бессилие и бесполезность. Хорошо хоть она понадобилась дядюшке Кинцу, пусть в качестве носильщика. Завтра вечером он возьмет ее с собой, не отвертится. Ей надоело вечно сидеть без дела, хватит!