* * *

Леар задремал на подоконнике — он даже не заметил, как охранник поднял его на руки и отнес на кровать. Все эти дни он вообще слабо различал явь и сон, границы стерлись, открыты ли глаза, закрыты ли — больше не имело значения. Он все время видел перед собой рассыпающуюся искрами лунную дорожку, и отчаянье сжимало сердце: он отпустил Элло одного, и брат упал вниз. Леар знал почему-то, что дорожка никогда бы не рассыпалась под его собственными ногами, вместе они дошли бы до конца. А теперь Элло нет, и мальчик чувствовал, что падает в пропасть, но никак не может достигнуть дна, и совершенно взрослый ужас подсказывал ему, что это падение будет тянуться всю жизнь. Одиночество и чувство вины сжигало изнутри, внешне бесстрастный, он корчился на внутреннем огне, пытаясь дотянуться до брата, но Элло не отвечал. И все же Леар не прекращал попыток, падение не может длиться вечно, не должно, вопреки страху, вопреки мраморной крышке гроба, вопреки бледному лицу отца, он найдет Элло, и они снова будут вместе. В пять лет Леар мог позволить себе не признавать беспощадное слово «невозможно». И он снова и снова дергал за оборвавшиеся нити, связывавшие его с братом, снова и снова протягивал руку в пустоту, сквозь облако искр, точно зная, что рано или поздно его пальцы встретят в пустоте другую руку.