Мерзкая рвотная слизь стекала с подбородка. Желчь забила нос, и дышать приходилось через рот. В животе вздымались и падали волны, как будто там бушевал весь Великий океан. Сумрачное помещение отзывалось на боль пульсирующим эхом. Низкий потолок качался, опускаясь ниже и ниже. Удивительно, как при таких страданиях человек еще мог оставаться в живых.

Он сидел на низеньком плетеном стульчаке в уборной. Стоило закрыть глаза, как все начинало вертеться и кружиться, и тогда его рвало – желчь исторгалась через рот, нос и даже – будь они прокляты – через глаза. Даже когда в желудке уже ничего вроде бы не осталось, его все равно рвало. Даже когда он отказывался от бульона, судороги рвали сухие внутренности, и тело дергалось и тряслось, как кукла на веревочках. Ничего противнее, омерзительнее и ненавистнее рвотной желчи в мире и быть не могло, однако ж пытка рвотой на пустой желудок оказалась еще хуже.

Он уже давно перестал молиться, взывать к силам всех четырех Перемен Года. Что толку от молитв? Спасения не было. Легче не становилось.

Внутри заклокотало. Волна поднялась к горлу, и он снова согнулся, изрыгая зеленоватую вязкую жидкость, которая была недавно супом, в стоящее перед ним ведро. Оссамир прислала три горшочка с наказом съесть как можно больше супа, а потом еще и еще.

Пока не получалось. Все проглоченное возвращалось гадкой кашицей. Атил был прав. Брофи было уже все равно, умрет он или нет. Он просидел здесь, в уборной, несколько часов. Егo принесли сюда прямо с арены, по которой он полз, оставляя за собой рвотный след.

В те редкие моменты, когда водоворот в животе затихал, Брофи думал о том, что сделает с Фи и его прихлебателями. Весь, с головы до ног, перепачканный тошнотворной слизью, он представлял, как сломает врагу руку. Только бы представился шанс. Хватит! Ему надоело быть простофилей. Надоело проигрывать.

– Переживешь эту ночь, получишь желудок как у крокодила, – произнес негромкий, с легким акцентом голос. – Пятнадцать лет назад я тоже хлебнул этой воды. Зато теперь могу выловить из сточной канавы дохлую крысу, проглотить и не поморщиться.

Брофи поднял голову. В дверном проеме стоял, расставив ноги и скрестив на груди руки, Косарь. Вся его одежда была в пыли, как будто он только что прошел всю Физендрию пешком. Край белой головной повязки болтался у щеки. Лицо в тусклом свете факела казалось еще более суровым, черты резкими, морщины глубокими. Брофи попытался ответить неприязненным взглядом, но тут его снова скрутило и вырвало.

– Что ты здесь делаешь? – едва шевеля слюнявыми губами, промычал он. – Еще не получил обещанное вознаграждение?