Лерга сдавленно выругалась и поняла, почему ведьма запретила ей колдовать.

Потому что очень хотелось.

Раскатить бы этих самодовольных фатов силовой волной по кустам, чтобы выбирались полчаса, исцарапанные и в разодранных камзолах, а на страшилищ в пышных юбках опрокинуть бы ведро с помоями! Чтобы знали свое место!

Ну или хотя бы идти рядом. И делить пополам эту волну ненависти и презрения. Ведь одной такое не выдержать…

Но Ристания шла. Спокойно и невозмутимо, как будто и не обращая внимания на испепеляющие взгляды и даже не пытаясь отвечать тем же. Не замедляя и не убыстряя шага, с самым отсутствующим видом, какой только можно было напустить на себя под взглядами сотен ненавидящих глаз.

Не колдовала, понимая: этой толпе любая толика силы все равно что капля крови для доведенной до бешенства стаи хищников. Разорвут.

Лерга впилась ногтями в ладони, не чувствуя боли. Время тянулось ржавым смычком по перетянутой струне.

Шаг, другой…

– Вас приглашают на Совет Десяти, – с вынужденной почтительностью склонился в поклоне королевский гонец.

Ристания небрежно кивнула, легко взбегая по ступеням и скрываясь во дворце.

Лерга выругалась так грязно, как никогда раньше.

На кухне Лергу и впрямь приняли с распростертыми объятиями: вчера за прислугой следить было некому, все вокруг его величества хлопотали, так что слуги, не будь дураки, скоренько с работы дунули в ближайшую корчму, где и просидели до утра. А может, и сейчас сидят, если только не выкинули их с раскачкой. Да и прочие, мающиеся с похмелья, подспорьем в работе были сомнительным.

Так что раздобревшая на королевских харчах добродушная кухарка тут же вручила Лерге передник, платок на голову и засадила чистить картошку. Нельзя сказать, чтобы у дисцитии это хорошо получалось: она из всех колюще-режущих предметов признавала только клинки, болты и стрелы, так что кухонный нож в ее руках был чем-то новеньким. Но дородную старуху не столько волновал результат ее усилий, сколько возможность посплетничать. Тем более что Лерга слушательницей оказалась отменной, ибо сама понятия не имела, что говорить.

– Вот такочки Региса-то нашего и протравили, супостаты окаянные, – сокрушалась кухарка. – Вот еще вчерашеньки живой ходил, супчику мне горохового приказал сготовить – больно он охоч был до супчика-то, а нынечки все! Нету соколика нашего… Чтобы им, ведьмам треклятым, и на том свете икалося!

Речь бабки была не только невероятным сочетанием всех возможных и большей части невозможных ошибок, но еще и каким-то неперевариваемым сплавом из всех трех существующих диалектов одновременно. Понять ее с первого раза, не вслушиваясь в каждое слово, было невозможно.