«Плохо, очень плохо, – думал Пархавиэль, прикинув, что лучники успеют выстрелить не более двадцати раз. – Двадцать раз по тридцать стрел, итого шестьсот, из которых порядка четырехсот, а может, и пятисот вонзится в щиты, отскочит от шлемов и нашитых на кольчуги пластин. Сотня погибших и раненых, а врагов более тысячи, нас же… – Зингершульцо еще раз привстал и окинул беглым взглядом ряды притихших бойцов, – …всего сотня будет, если не меньше. Продержимся час, если посчастливится – полтора!»

Прогноз гнома оправдывался, стрелы со звоном врезались в шиты и отскакивали от шлемов, замертво падали единицы, в то время как волна штурмующих уже перешла на бег и разразилась яростным, закладывающим уши кличем. Не исправили положение дел и арбалеты наемников, жалкие самоделки, которыми можно было отгонять с полей обнаглевших ворон, но только не использовать как боевое оружие. Болты и стрелы летели в клокотавшую живую массу кольчуг, щитов и шлемов, звонко ударялись стальными наконечниками о металл, отскакивали или пропадали в недрах толпы, которая уже начинала перебираться через заполненный водой ров. Топот ног, крики, лязг оружия и бренчание доспехов стояли в ушах. Пархавиэль на время оглох, он даже не слышал, о чем перекрикивались находившиеся рядом наемники, вдруг ни с того ни с сего закинувшие легкие арбалеты за спины и дружно схватившиеся за вывороченный из стены валун. Обломок стены с человеческий рост вышиной недолго сопротивлялся напору крепких рук, а затем медленно, как будто нехотя, накренился набок и сорвался вниз, увлекая за собой несколько менее крепких камней. Изо рва донесся вой, яростный, завораживающий кровь в жилах то ли крик, то ли клич, неповторимое сочетание звуков, агония голосовых связок ревущих от боли и ненависти существ.

– Чего встали, раззявы?! А ну давай за следующий, нечего отдыхать! – Внезапно появившийся на стене граф Гилион тут же взял на себя руководство обороной. – Лучники, не спите, стреляйте, родные, стреляйте! Всех же перевешают, супостаты, никого не помилуют!

Наемники продолжали подтаскивать камни к краю обрыва, с находившихся рядом уцелевших участков стены летели стрелы и бревна, на головы упорно лезущих наверх стражников лились потоки, к сожалению, холодной смолы, но ничто, ничто не могло остановить мощный напор ревущего, карабкающегося по трупам войска.

Зингершульцо не стал пробиваться к самому краю, и не потому, что трусил вступить в бой. Гном по-прежнему боялся большого скопления людей, тем более при подобных обстоятельствах. Его, низкорослого и неприметного, могли затоптать в разгаре сражения как те, так и другие.