Эдмон дерзко улыбнулся вздрогнувшему палачу и шагнул к плахе.
Барон Люсьен Крэсси не хотел смотреть и все же не мог оторвать взгляд от сколоченного наспех эшафота. Не было ни радости, ни хотя бы удовлетворения. Да, он отомстил за братьев, но как и кому?! И, главное, кто воспользуется плодами победы?! Странное дело, чем дольше Люсьен смотрел, как умирали Тагэре и ре Фло, тем больше верил, что тогда, в Кер-Оноре, произошло чудовищное недоразумение. Такие враги не бьют в спину. А этот мальчик! Как святой со старинной иконы! Крэсси успел повидать всякое, но про такое только в Книге Книг найти можно! Да и старик ре Фло… Люсьен представил на его месте сначала себя, а потом тех, вместе с кем он оказался. Половина, если не больше, ползали бы по земле, прося пощады. Но разве Тагэре кого-то казнил? Крэсси лихорадочно вспоминал и не мог вспомнить ничего подобного!
Покушения на Шарля давно перестали считать, но герцог эльтский по обвинению в государственной измене и покушении на персону регента не наказал никого, хотя мог бы! Никого! А у Тон Ноарж всех, положивших оружие, и вовсе отпустили на все четыре стороны. Фарбье, конечно, тряханули, не без этого, но ведь то, что эта семейка обожрала Арцию не хуже саранчи, знали все!
Вся жизнь Люсьена прошла в баронском замке на границе с Фронтерой. Он остался с матерью, когда старшие братья решили попытать счастья в войне, уже тогда прозванной войной нарциссов, и откликнулись на призыв королевы. Потом они погибли. Все трое. Были убиты, и виновен в этом был Шарль Тагэре. Так говорили, и он поверил и верил до этого проклятого дня. А теперь не верит, хотя за утраченную убежденность в своей правоте готов отдать душу Проклятому. Не верит, что у убийцы может быть такой сын. Не верит, что маршал Батар и чужеземная королева хотят добра Арции. Не верит, что братья погибли по вине покойного герцога. Но во имя святого Эрасти, по чьей же?! По чьей?! Не будь убийства в Кер-Оноре, здесь, под Эльтой не было бы ни одного арцийца, не считать же арцийцами живоглотов, жрущих ифранские отруби!
Барон Крэсси смотрел и словно впервые видел носатую королеву, полосатых эскотцев, уцелевших Фарбье, а перед глазами вновь и вновь вставали старик в изломанных доспехах и золотоволосый мальчишка, похожий на божьего вестника.
Палачи продолжали делать свое дело, но как-то лихорадочно и торопливо. Небо словно бы стало еще ниже. Неужели кто-то сейчас смотрит ОТТУДА на происходящее?! Люсьен редко задумывался о жизни и смерти, а церковные обряды соблюдал только потому, что его приучили еще в детстве, но сегодня из головы не выходило «да не откроет никто дверь клятвопреступнику, не подаст ему воды, не преломит с ним хлеб». Выходит, он, Люсьен Крэсси, теперь изгой, предатель, ударивший в спину тех, кто, будучи в силе, дал передышку тем, кого считал слабее. Передышку во имя святой Циалы. В Войну Оленя святая вмешалась и покарала нечестивцев. Неужели она промолчит, когда оскорбили ее самое?! Или то, что говорят про Войну Оленя клирики, – ложь, победу добыли мечи, а капустницы потом ее украли?!