– Сын моего отца благодарит блистательного за заботу, – гоган с родимым пятном говорил вежливо, но настойчиво, – однако каждый должен лишь то, что должен. Не следует вождю провожать недостойных, ведь о нем могут спросить.

– Я часто езжу ночами, – Роберу как-то удалось остаться спокойным, – и мне в любом случае нужно встретиться с господином Люра и… и с четвертым из вас.

Две дюжины солдат, капитан и герцог. Неплохой эскорт для троих человек, вряд ли знающих, как держать пистолет.

– Пусть блистательный будет осторожен. Сердце названного по имени тверже камня и грязней логовища шакала.

А сердце «блистательного»? Лэйе Астрапэ, если не прости, то пойми – у них нет другого выхода. Или эти трое сегодня, или две тысячи и пол-Эпинэ – завтра.

– Достославный не верит Симону Люра? Но это вы его нашли.

– Великие дела требуют и великой грязи, и великой чистоты, – вздохнул достославный. – Тот, кого сын твоего отца зовет Люра, рожден от дурного семени и свободен во зле, как и все, созданные из праха. Они вольны клясться и нарушать клятвы. Им страшны лишь руки людские, стражи Кабиоховы их не видят и не остановят. Лишь рожденные от семени сынов Кабиоховых закляты ото лжи именем Его.

Закляты ото лжи? Ну-ну… Рыжие многое помнят, они знают толк и в золоте, и в магии, но как же они наивны. «Мэтр Вукрэ» не сомневался, что Альдо исполнит клятву, и умер, а клятвопреступник жив и здоров.

– Лгут все, – честно сказал Робер Эпинэ, – просто одним это легче, другим трудней.

– Всеотец знает цену всему, – согласился обладатель пятна, – можно, радуя сильного, назвать пса львом. Можно продать глупому мула как коня, но цена великой клятве назначена единожды и навеки.

Единожды, навеки и до леса Святой Мартины, который следует называть лесом Леворукого.

– Я не знаю про великую клятву. – Закатные твари, они на месте, еще четверть хорны вдоль обрыва – и все. Их никто не услышит, разве что Малая Кошка, но она не смотрит вниз.

– Блистательный шутит. Он был свидетелем, его глаза видели, его уши слышали.

…А его мозги не понимали, зато желудок требовал мяса, а гонор желал вырваться из-под опеки Эсперадора. Вот он и вырвался.

– Я не знал, как это называется. Мы просто дали слово.

– И оно было принято.

Отряд развернулся, углубляясь в лес. Здесь уже убивали. Могила Флоримона Шуэза совсем рядом, а у гоганов могил не будет, они просто исчезнут. «Шар судеб», а говоря по чести, просто подлость. Судьба делает из нас покойников, но мерзавцами мы становимся по собственному выбору.

Кривое дерево, опрокинутый «лафет», с которого свалилось изображавшее пушку бревно. Где-то здесь упал Рихард Борн с шальной пулей в спине. Полковника убил кто-то из повстанцев. В тот день все стреляли во всех, не разбирая, где свой, а где – чужой. Те, кто заплатил за пролившуюся в лесу Святой Мартины кровь, лягут здесь же, хотя Робер с Никола об этом не думали. Просто искали подходящее место. И нашли.