– Он никогда с нами не советовался… – продолжил Сдушкомс.

– Ничего не помню… – сказал Стоули. – Мне нельзя давать показания в моем состоянии, вам любой доктор скажет…

– Я хочу заявить от лица всех нас, что мы с самого начала подозревали его…

– Ничего не помню. Ничегошеньки… как называется эта штука с пальцами… кто я…

Лорд Витинари посмотрел на них долгим взглядом, от которого им стало не по себе, постукивая себя по подбородку набалдашником трости. Он едва заметно улыбнулся.

– Ясно, – сказал он. – Командор Ваймс, будет неправомерно и дальше задерживать здесь этих господ, – сказал он. Когда господа выдохнули и позволили себе улыбнуться с надеждой (величайшим из всех сокровищ), Витинари добавил: – Проводи их в камеры, командор. Отдельные, если можно. Я загляну к ним с утра. А если к тебе от их имени заглянет господин Кривс, передай, что к нему у меня особый разговор.

Все шло… хорошо. Под нарастающий гвалт Мокриц двинулся к двери и почти успел выйти, когда слова Витинари отделились от месива голосов, как пущенная стрела.

– Уже уходишь, господин фон Липвиг? Подожди минутку. Я подброшу тебя до нашего любимого Почтамта.

На мгновение, на долю секунды, Мокриц задумался, не убежать ли. И не убежал. Какой смысл?

Толпа поспешно расступилась, когда Витинари направился к выходу. У него за спиной взялась за работу Стража.

В конечном итоге остается свобода отвечать за свои поступки.

Карета тронулась, и патриций откинулся на кожаную обивку.

– Какой удивительный вечер, – сказал он. – Не правда ли, господин фон Липвиг?

Следуя примеру внезапно повредившегося умом Стоули, Мокриц рассудил, что чем меньше он скажет, тем больше у него шансов на будущее счастье.

– Да, сэр, – сказал он.

– Интересно, удастся ли нашему инженеру доказать, что загадочное послание было пущено по Магистрали человеческими руками? – вслух задумался Витинари.

– Не знаю, ваше сиятельство.

– Не знаешь?

– Нет.