И поэтому он старался не думать о смерти, зная, что эти мысли разрушат все его ожидания от жизни, веселой, молодой, полной множества бесшабашных надежд и несусветных желаний. И сейчас он стоял на пепелище своего дома и чувствовал, что он переживает собственную смерть. Или пытается ее пережить. Что-то сейчас в Коростеле умерло со смертью дома, и отныне это место в душе будет всегда глубокой раной с обожженными краями, коснувшись которых всякий раз он будет замирать от трудной, щемящей боли, от которой женщины рыдают, а у мужчин глаза страшно сухи от невыплаканных и умерших в сердце слез.

Кое-где из куч золы и пепла выглядывали полуобгорелые тушки и даже чудом уцелевшие от огня ости перьев ворон и галок, невесть откуда взявшихся на месте пожара. Возле сгоревшего забора чернели кости и покрупнее; видимо, огонь или сотрясения земли выгнали из норки какого-то зверя, спокойно пережидающего тут холода. Но кто из лесных зверей устраивается на долгий зимний ночлег совсем рядом с человеческим жильем, пусть даже и покинутым, Коростель не знал. А из большой полузасыпанной трещины на месте ритуального костра Птицелова торчали в небо маленькие скрюченные черные ручки. Словно какой-то уродливый, да к тому же еще и страшно обугленный карлик пытался вылезти из земли, чтобы проклясть небо, землю и все, что он сумеет еще отыскать. Это был труп саамской шаманки, которая так и осталась в огне, сама сраженная заклятьем. Тем заклятьем, которая она поддерживала до последнего мгновения своей жизни и страшной смерти, преданно и безумно, как поддерживают огонь маленького костра посреди леса, охваченного огромным, гибельным пожаром.

Казалось, что на этом жутком черном пепелище не могло остаться ни одной живой души. Однако чуть слышно прошуршали маленькие лапки, кто-то тихо и тоненько чихнул, и из-под лестницы, ступеньки которой чудом избежали падения горящих стен, показался крохотный острый носик, украшенный длинными и чуткими усиками.

– Пипка! – удивленно прошептал Ян. – Как же ты здесь уцелел, малыш?

Мышонок был страшно перепуган, все его тельце сотрясала крупная дрожь. Вдобавок из серого он стал почти черным от копоти. Как он не задохнулся, спрятавшись под ступенькой, для Яна так и осталось загадкой. Коростель опустился перед ним на корточки и, улыбаясь зверьку, протянул к нему ладонь. Мышонок снова неуклюже забрался на нее и тут же свернулся маленьким теплым клубком, из которого изредка удивленно поблескивали любопытные глазенки. То ли от страха, то ли от возбуждения, но зверек явно потерял на время или на всегда столь чудесно обретенный дар речи, и только беспрестанно вздрагивал и изредка вскакивал и затравленно озирался. Коростель подышал на него, согревая, и осторожно поместил за пазуху. Пипка вцепился всеми коготками в рубашку и затих, все еще не в силах успокоиться от пережитого страха огня.