– Но войны ведь на самом деле нет!

– Халукский Великий Проект – то же самое, что война. А полуклонирование – их оружие. У меня было право и обязанность испортить это оружие, чтобы его не использовали потом против нас. Лже-Адик не имел права существовать, как не имеет его бешеная собака. Я никоим образом не мог излечить полуклона от его… состояния. Все, что я мог сделать, – это воспрепятствовать использованию его во вред Содружеству Человечества.

– Ты убил его за то, что он украл твою личность, – мягко подытожила Джоанна, – и за то, что он собирался проникнуть в «Оплот». А вовсе не потому, что ты думал о человечестве и о том, что полуклон кому-то повредит.

– Согласен, эти причины на меня тоже влияли. Но не только они. Ты не знаешь халуков, как знаю их я. Я знаю, на какие мерзости они способны. И что они собираются делать. И ты неправильно представляешь себе мое отношение к «Оплоту». Я не люблю концерн и не посвящаю ему свою жизнь, как это делает Ева. И уж тем более я никогда не стал бы за него убивать.

Но моя мотивация не столь угнетала Джоанну, как мой настрой.

– Когда ты убил полуклона, ты хоть на миг почувствовал раскаяние? – спросила она почти отчаянно.

Я знал, какого она ждет ответа, но не мог ей соврать. Она имела право знать правду.

– Единственное, что я чувствовал, – это отвращение, – честно сказал я. – И сожаление, что убийство необходимо. Но я ни на миг не чувствовал, что поступаю дурно, и уж тем более не раскаивался. Я тогда не жалел и сейчас не жалею. Помнишь, я рассказывал тебе и остальным о двух сотнях полуклонов в секретной лаборатории на Дагасатте? Я сознательно убил их, потому что в тот момент это казалось правильным решением. Потом мне несколько лет снились кошмары, и возможно, мне еще предстоит видеть во сне лже-Адика, когда мои мозги окончательно причислят инцидент к разряду прошлого. Но я убил его, потому что должен был так поступить, Джоанна. Если ты не можешь заставить себя это принять…

Она подняла руку и погладила меня по синей щеке. В глазах ее стояли слезы.

– Я попробую. Сделаю все, что могу, чтобы попытаться понять. Когда я увидела, что халуки с тобой сделали – твое бедное лицо, потерянную улыбку, которую я так любила, все твое тело, – мне стало так жаль, Адик! Я ни за что не хочу причинять тебе новую боль. – Джоанна обвила меня руками, пряча лицо у меня на груди. – Но это так трудно.

Да, трудно любить и легко жалеть.

– Ладно, оставим эту тему, – сказал я. – Просто подумай о моем предложении – хотя бы в течение этой недели. Пожалуйста, Джоанна.