Речь шла о весах, к одной чашке которых якобы чудом прилип снизу медный даник, а потом исчез, словно его смело хвостом шайтана. И хозяин весов клялся, что они по точности равны знаменитым харранским весам, и постоянный покупатель, случившийся рядом, подтверждал его слова, а другие покупатели утверждали, что своими глазами видели монетку. И если бы Аллах, отвлекшись от более серьезных дел, прислушался к воплям и клятвам, то немало участников этой склоки ослепло бы, оглохло, онемело, лишилось близких и утратило имущество – ибо именно этого они себе и требовали в награду за лжесвидетельство.

Настала минута, когда почтенный мухтасиб сам едва не оглох, и Джейран, пробившаяся с Хашимом к лавке виновника суматохи, – с ним заодно. Однако Хашим чувствовал себя подобно рыбе в воде – очевидно, в годы затворничества среди озерных жителей ему не хватало именно крика, проклятий, тычков локтями под ребра и иных прелестей городского базара.

Наконец, всего после полутора дневных часов разбирательства, решено было покупку взвесить заново и деньги за нее уплатить также заново. При этом, разумеется, выяснилось расхождение с первой ценой, но не такое, которое бы оправдывалось прилепленным к днищу даником. Мухтасиб не выдержал, обругал продавца и покупателя скверными лжецами, нарушителями закона, и собрался послать невольника за городской стражей с палками. Тут произошло мгновенное и решительное замирение этих смертельных врагов, вплоть до объятия и взаимного поцелуя, причем один с восторгом прибавил от себя к двум проданным ожерельям еще и третье в подарок, а другой радостно вручил ему, не считая, все, что оставалось в кошельке. И оба вместе уговорили мухтасиба принять за беспокойство десять динаров, скаля при этом из густых бород зубы, чтобы все видели их дружественные улыбки.

– Тяжек твой труд и горек твой хлеб, о друг Аллаха, – обратился к мухтасибу Хашим, пока никто другой не увлек этого рыночного начальника разбирать новый спор. – Что ты скажешь о том, чтобы оказать небольшую услугу двум чужеземцам? Аллах возблагодарит тебя – и мы из миролюбивых людей, о мухтасиб, мы из умеющих быть благодарными людей, о мухтасиб, и в беседе с нами для тебя будет польза и прибыль, о мухтасиб!..

Речь старика, увлекавшего за собой из толпы мухтасиба, напомнила бы Джейран журчание райского ручейка Сальсабиля – если бы она слышала эту сладостную речь до своего путешествия в рай, а не после его.

И при дальнейшей беседе оказалось, что мухтасиб сам охотно возьмет дорогие платья, потому что он выдает замуж дочь, и что серебряной посуде он тоже будет рад, хотя эти товары поступают в Хиру беспрепятственно, и дороги свободны, и разбойники давно не давали о себе знать, а что касается благородных айаров – то и их здесь не видели и не слышали.