Таер встал, но она не смотрела, что он делает. Немного погодя он вернулся и заиграл на лютне. Выбрал одну из своих любимых песен: ею он усыплял детей, когда они болели или у них резались зубы. Мягкие низкие звуки скользили по ней и уменьшали напряжение плеч и шеи. Она позволила голосу отвлечь ее от крови и опасности, вернуть домой, в вечера, когда дневная работа закончена и они с Таером сидят на крыльце. Жесткая шерсть Гуры щекочет босые ноги Сэры, а садящееся солнце золотит горы.
Сэра расслабилась, и что-то шевельнулось на концах ее пальцев. Вначале это был еле слышный шепот. Она раздувала его своим интересом, как раздувает искру, когда старается развести костер способом
– Он не дышит.
Голос Тоарсена, хриплый от горя.
Но когда она отвлеклась на эти слова, песня Таера вернула ее к крошечной искорке… исцеления. Она уговаривала эту искорку, направляла ее себе в пальцы.
Огонь опалил ее плечи так неожиданно, что она дернулась и ахнула, но чьи-то руки держали ее за запястья и не давали оторвать ладони от Кисела. Сэра открыла глаза и поняла, что ущерб, причиненный ножом Иелиана, ликвидирован, хотя нож глубоко проник в тело.
Сила Жаворонка из пальцев Сэры переходила в тело Кисела, ликвидируя серьезные повреждения тканей, потом занялась более мелкими повреждениями. Сердце Кисела остановилось, но сила ударила его, и оно не могло противиться и снова забилось.
– Кто это сказал? – спросил Джес.
– Что сказал? – спросил Лер. – Молчи, Джес, ты ее отвлекаешь.
«Мехилла?» – спросила Сэра, не зная, реальным ли был этот голос или воображаемым. Ответа не было.
Но кто бы это ни сказал, он сказал правду. Киселу нужна кровь, а Жаворонок не может дать ее ему.
Но ведь Сэра не Жаворонок, по крайней мере не только Жаворонок. По-прежнему прикрывая правой рукой – рукой с кольцом – рану на груди Кисела, она поднесла левую, покрытую кровью Кисела, ко рту и коснулась ее языком.
А потом призвала к руке магию.