— Медяки-то есть, не такой уж я безрукий, как ты думаешь. — Эврих звякнул висящим у пояса потертым кошелем и, ловко выудив из него монетку, начал быстро-быстро крутить между пальцами. Трюку этому он выучился у забредшего в прошлом году в Фед пожилого жонглера.

— Ух ты! — Девица завороженно уставилась на монетку, которая мелькала между пальцами и, казалось, вот-вот должна была упасть, но удивительным образом не падала!

— Медяки есть, а поискать, так и серебряная денежка сыщется, вот только на Хряка смотреть не хочется — тошно. Ежели б это ты пиво разносила, целыми бы днями из «Борова» не вылезал. Так нальешь кружку? Хозяин твой в убытке не останется. — Эврих подкинул монетку с изображением колокола к потолку, поймал и кинул в весело зазвеневшую оловянную миску.

— Ну, раз тебе мнится, что в каморке для прислуги пиво вкуснее, чем в зале, отчего не налить. Хороший хозяин и дурного гостя ублажить сумеет. — Бросив взгляд на кипящую в котле похлебку, девица сделала Эвриху знак следовать за собой и провела его в ту самую комнатушку, где резала сыр, хлеб, сало и зелень для холодных закусок, подававшихся в «Борове» к пиву.

Памела взяла с полки кружку, наполнила ее из большого пузатого кувшина и подала юноше:

— Вот тебе твое пиво.

— А ты разве не выпьешь со мной? — Эвриху не хотелось прикасаться к Памеле, ибо ночью его ожидал более лакомый кусочек, но Сестию надо было дать время проникнуть в подвал и выбраться из него незамеченным, чтобы у Хряка не было повода обвинять во всем случившемся школяров.

— Раз уж ты так хочешь… — Памела улыбнулась бледной улыбкой, плеснула себе на донышко кружки, сделала глоток и протянула руку к тонким ломтикам копченого окорока. — Чем желаешь закусить?

— Если ты не возражаешь, твоими губами.

— Я воз… — начала было Памела, но губы юноши впились в ее рот. Он опустил недопитую кружку на стоящий позади девицы стол и обнял ее за бедра. Мгновение руки девушки упирались в грудь Эвриха; смущенная столь внезапным натиском, Памела, видимо, не знала, как ей быть: отпихнуть наглеца и надавать ему оплеух или, напротив, приласкать и получить то, о чем она давно уж тайно мечтала. Наконец последнее желание победило, и руки ее охватили голову юноши. Рот ее жадно раскрылся навстречу его языку, и Эврих с содроганием подумал, что на самом-то деле не такая уж она холоднокровная лягушка, какой прикидывается.

Оглаживая костистые бедра и тощие угловатые ягодицы Памелы, он прислушивался к шагам Сестия, но ученик лекаря, так же как и его старший брат, трудившийся у Дентата Панонира, умел двигаться совершенно бесшумно. «Хоть бы догадался предупредить, когда будет уходить», — подумал юноша, но тут Памела, губы которой он на мгновение освободил, сама что есть сил впилась в его рот. Она вцепилась в кудри Эвриха, и тот решил, что в счет грядущего скандала, который устроит ей Хряк, служанка должна получить хотя бы толику удовольствия. Его ладони скользнули по тому месту, где у женщин положено находиться грудям, и едва нащупали крохотные ягодки сосков. «Нет, так дело не пойдет!» — решил Эврих. Поглаживая плечи прерывисто задышавшей девицы, он спустил с них застиранную тонкую рубашку. Памела, имевшая все основания стесняться своей наготы, попыталась помешать ему, но тщетно. Губы юноши пробежали по тонкой шее, описали круг около соска и обняли его, заставляя расти, набухать, наливаться жизнью.