— А ну, ушастые, хватит мерзнуть! Па-аш-ли, мои ненаглядные! Ой-е-е!

Ослики запрядали ушами, колеса заскрипели, качнулись вперед, с сочным хрустом ломая тонкую наледь, и повозка покатилась к мосту через Гремящую расщелину.

* * *

Никогда в жизни Эвриху не было так плохо Правый бок горел, как в огне, перед внутренним взором мелькали радужные пятна, а где-то в глубинах изуродованного тела лопались одна за другой натянутые до предела струны. Ног он не чувствовал вовсе, и объяснение этому могло быть одно — тело его умирало. Досаднее же всего то, что виноват в этом был он сам — снадобье, приготовленное им, чтобы обездвижить и превратить его на время в некое подобие трупа, оказалось слишком сильным. Израненное тело было еще не готово к таким нагрузкам. А жаль…

— Эк тебя, болезного, угораздило! Ну хоть глаза-то ты еще можешь открыть? — проник неожиданно в сознание арранта мягкий голос мужчины, обращавшегося к нему на языке Благословенного Саккарема.

Сделав над собой чудовищное усилие, Эврих разлепил губы и прошептал:

— Я умираю. Оставь меня в покое, добрый человек.

— Погоди умирать. Разве тебе не интересно, кто пришел навестить тебя на смертном одре? Открой глаза.

Отяжелевшие веки не желали подниматься, но взглянуть на невесть откуда взявшегося саккаремца было любопытно, и Эврих, заставив себя забыть о подбирающемся к сердцу смертном холоде, открыл глаза. Склонившийся над ним пожилой мужчина в выцветшем темно-синем халате и украшенном крупным рубином белоснежном тюрбане был ему незнаком. Чисто выбритое, загорелое лицо незнакомца производило приятное впечатление, но все же не настолько сильное, чтобы отсрочить погружение в небытие…

— Куда ты так спешишь? В урочный час все мы отправимся туда, откуда нет возврата. Но торопиться, право же, не стоит, если нет опасности опоздать. Не к лицу достойному человеку покидать этот мир, не завершив начатые дела, не отдав собственные долги и не получив причитающееся тебе по праву.

Эврих шевельнул губами, намереваясь сказать, что все причитающееся ему он уже получил с лихвой, а долги умирающим принято прощать, но с уст его сорвался лишь жалкий стон. Струны продолжали лопаться в нем одна за другой, черты незнакомца начали расплываться…

— Экий ты нетерпеливый! Даже беседой меня удостоить не хочешь! А ведь я твой должник и хотя бы поэтому заслуживаю некоторого внимания. На-ка, выпей.

Незнакомец приподнял голову арранта и поднес к его лицу маленькую белую чашу. Прозрачная жидкость коснулась запекшихся губ Эвриха, и он, внезапно ощутив, что снова может говорить, спросил: