Возле ворот находился длинный помост, и на пиках, на высоте двадцати шагов над землей, торчали обмазанные смолой, но еще узнаваемые головы дюжины мужчин и двух женщин, оказавшихся не в ладах с шончанским правосудием. Символ этого правосудия висел над головами казненных: палаческий топор с косым лезвием, рукоять топора обвивал белый шнур с причудливо завязанным узлом. Прикрепленные под каждой головой таблички гласили, какое преступление привело к такому исходу: убийство или изнасилование, вооруженное ограбление, нападение на кого-то из Высокородных. За менее тяжкие нарушения закона полагались штрафы, наказание плетьми или обращение в да’ковале. В своих приговорах Шончан были беспристрастны. Ни одного из Высокородных на помосте не было – те из них, кто заслуживал казни, были бы отправлены обратно в Шончан или задушены белым шнуром, – но три головы некогда сидели на шончанских плечах, ибо тяжесть шончанского правосудия равно обрушивалась на людей разного происхождения. Две таблички с крупно выписанным словом «Мятеж» висели под головами женщины, которая была Госпожой Кораблей Ата’ан Миэйр, и мужчины – ее Господина Клинков.

Мэт часто проходил этими воротами, поэтому сейчас едва взглянул на страшную картину. Олвер пропрыгал мимо, напевая песенку. Беслан и Том шли рядом, склонив друг к другу головы, и разок Мэт уловил негромко сказанные Томом слова «рискованное дельце», но ему было все равно, о чем они толкуют. Затем путники вошли в длинный сумрачный тоннель, ведший сквозь стену, и, если бы Мэту и захотелось подслушать, ничего не получилось бы – все звуки заглушал грохот кативших по дороге фургонов. Держась ближе к стене, подальше от фургонных колес, Том с Бесланом, тихонько переговариваясь, ушли вперед, Олвер кинулся за ними, но, когда Мэт вновь шагнул на свет дня, он уперся носом в спину Тома и только тогда сообразил, что спутники его почему-то остановились у самого выхода из тоннеля. Собравшись одарить Тома с Бесланом каким-нибудь язвительным замечанием, он увидел вдруг, на что они смотрят. Шедшие сзади пытались оттолкнуть их с дороги, но Мэт, застыв на месте, тоже уставился во все глаза.

На улицах Эбу Дар всегда было полно народу, но не столько, сколько сейчас – точно прорвало плотину и людское половодье хлынуло в город. Толпа запрудила улицу впереди от края до края, окружая островки домашнего скота, подобного которому Мэт не видывал: пятнистые белые коровы с длинными высокими рогами, светло-коричневые козы, покрытые тонкой шерстью, свисавшей чуть ли не до камней мостовой, овцы с четырьмя рогами. И все улицы, до которых дотягивался взгляд Мэта, были забиты не меньше. Фургоны и повозки двигались сквозь людскую массу со скоростью улитки, крики и ругань возчиков тонули в гомоне голосов и в мычании и блеянии скота. Мэт не различал слов, но выговор определить мог. Тягуче-медленный шончанский акцент. Некоторые из Шончан тыкали соседей в бок и указывали пальцем на кричаще разодетого Мэта. Они, изумленно ахая и охая, тыкали пальцем чуть ли не во всех и вся, точно никогда прежде не видали ни гостиницы, ни скобяной лавки, но Мэт все равно зарычал себе под нос и рывком надвинул шляпу на глаза.