Илэйн отпустила Эссанду и обронила вскользь:

– Просто на всякий случай, вдруг они тебе понадобятся.

– Ладно, – пробормотала Авиенда, застегивая свое серебряное ожерелье. – Больше никаких шуток насчет того, что тебя одевают.

– Хорошо. Иначе я велю ей одевать и тебя. Вот уж точно будет весело.

Приглушенным ворчанием, что некоторые, мол, шуток не понимают, Авиенда выразила свое несогласие с замечанием Илэйн. Илэйн же отчасти ожидала, что Авиенда потребует убрать подальше всю приобретенную для нее одежду. И несколько удивилась, что Авиенда еще не выдвинула такого требования.

Завтрак был сервирован в гостиной, для Авиенды – копченая ветчина с изюмом, поджаренные с сушеными сливами яйца, приготовленная с кедровыми орешками сушеная рыба, свежий хлеб с маслом и чай, густо приправленный медом. У Илэйн масла на хлебе не было, меда в чае – самая малость, а вместо всего остального ее поджидала горячая каша из овсяной крупы с травами, считавшаяся особенно здоровой пищей. Илэйн не чувствовала в себе ребенка, что бы там Мин ни говорила Авиенде, но Мин умудрилась проболтаться и Бергитте, когда те втроем напились. И Илэйн вдруг обнаружила, что оказалась на диете – «уместной для женщины в ее положении»; ясное дело, тут не обошлось без ее Стража, Дайлин и Рин Харфор. Если Илэйн посылала на кухню за чем-нибудь вкусненьким, угощение почему-то до нее не добиралось, а если она сама тайком заходила туда, повара бросали на нее столь неодобрительные взгляды, что Илэйн несолоно хлебавши молча возвращалась обратно.

Илэйн не очень-то печалилась из-за вина с пряностями, сластей и прочего, что стало ей теперь не дозволено, – иногда разве что зависть разбирала, когда Авиенда у нее на глазах уписывала пирожное или пудинг, – но во дворце уже все знали, что она беременна. И это, разумеется, означало, что всем известно, как так получилось, если и оставалось невдомек, от кого. С мужчинами дело обстояло не так уж плохо – они просто знали, и она знала, что они знают, зато женщины совершенно не скрывали своей осведомленности. Понимали они ее или осуждали, но половина смотрела на нее как на вульгарную особу, а вторая половина – с задумчивостью. Заставляя себя глотать овсянку – вообще-то каша была неплохая, но она с радостью променяла бы ее на ветчину, что так ловко нарезала Авиенда, или на пол-яйца со сливами, – отправляя ее в рот ложку за ложкой, Илэйн едва ли не с предвкушением подумала о свойственных беременным недомоганиях. Будет чем поделиться с Бергитте – тошнотой и болями в животе.