Из кармана появилась тряпица, завязанная в небольшой узел. Старуха плохо слушающимися пальцами развязала узел и начала выкладывать его содержимое прямо мне на живот, шепотом бормоча:

– Корень бузины… лягушачьи лапы… слеза сизого селезня… а это что? Это зачем же я это взяла?.. Ах, ну да!.. Крокодилья чешуя это для… ага… Омела?! Ну вот уж омела здесь совершенно ни при чем!.. Или при чем… Надо собраться… с мыслями… Петрушка!.. Корень!.. Но это же для завтрашнего супа!.. Так! начнем все с начала! Это сюда…

И она уложила что-то холодное и скользкое на мои плечи.

– Это под сердце…

И на грудь мне легла шероховатая, чуть теплая ветошь.

– А это на голову… Ведь он сквот, значит помнит головой.

И мне на лоб упали три… нет, четыре горячие капли.

– Так, готово… – проворчала старуха, – Начнем!.. Хорошо что ты спишь!

Она набрала в грудь воздуху и дунула мне в лицо с такой силой, что пламя свечи на стене заколебалось. Выдохнув весь запас воздуха, старуха вместо того, чтобы вдохнуть, принялась быстро и на первый взгляд бессистемно размахивать надо мной руками. Прошла минута, другая, и вдруг мне показалось, что эти темные мятущиеся руки превращаются в узкие длинные крылья… нет, в плавники… нет, снова в крылья! Послышался шорох воздуха, разрезаемого перьями на тоненькие ломтики, и вдруг в тон этому шороху старуха тихо завыла!

Сначала шорох и вой звучали отдельно и… дисгармонично, но вскоре они стали переплетаться самым странным, неожиданным образом, тонуть друг в друге, выталкивать друг друга на поверхность звучания, и наконец из них сложилась тоскливая, заунывная мелодия. Эта мелодия, казалось просачивалась внутрь моего тела сквозь поры кожи, наполняла меня, растворяла мое существо, поглощала меня. Мне стало вдруг все безразлично, сонно, вяло…

И именно в этот момент мелодия кончилась, причем смолкли и шорох воздуха и вой старухи. Я снова увидел ее лицо, оно было совершенно трезво и бесконечно устало. Бабка медленно провела сухой прохладной рукой по моей груди и тихо шепнула:

– Ну вот… Ты все и забыл… И ладушки!..

Она повернулась и медленно пошаркала к выходу, не забыв прихватить с собой свою свечу. В комнате снова наступил мрак.

«Все», – подумал я и… открыл глаза. Передо мной в каком-то призрачном тумане плавало мутное, черно-белое изображение редкого леса, заросшего оврага, и напряженно-выжидающих физиономий сэра Вигурда, баггейна Барбата и… моей любимой кобылы.

Спустя секунду после того, как я открыл глаза баггейн пискнул:

– Смотри, глаза открыл, значит, в себя приходит…

«Мало мне Фоки, – безразлично подумал я, – Еще одна пищалка навязалась…»