* * *

И как это получилось, что год пролетел, и еще год? Вот уже Магдала дотягивается без особого труда до книжных полок Пай-Пая, чтобы вытереть пыль с Большого энциклопедического словаря. Сам-то Пай-Пай теперь далеко. У него не книги, а стянутые пружинкой тетради. И пыль на них не домашняя – мелкая и едкая, как перец. Весь он пропитался ею, все его вещи – оттого что на краю света, у самого края карты, нет воды. Там только желтые скалы, рыжая глина, и если там жили когда-то «народы», то и следы их уже занесло. Но Пай-Пай теперь доктор Паоло Каледони-Боргар-Смит, и он обязательно кого-нибудь там разыщет, в пустыне.

Каждый день незаметен и незначителен сам по себе, поди их различи: молоко на столе, поливная миска с кукурузой – на крыльце. Парасвинку отвели к деду Хакале, принесли оттуда вкусные колбаски, теперь в хлеву живет Парасвинкина внучка Амадейка – такая же рыжая с белым и тоже очень толстая. У Зенабы выросли козлята – Лоло и Боло, и будут еще. Утром рассвет, вечером закат, никогда наоборот. Старуха Чириможа все так же приезжает каждые две недели, пожив пару дней, ссорится с матушкой и уезжает. Теперь Магдала знает, что Чириможа ездит в Силему – через весь белый свет. В Силеме живет материн брат, вот старуха и путешествует от сына к дочери. Наверное, у дяди Сержио бабуля точно так же принимается учить всех уму-разуму, и точно так же тетка Элспет берет за веревочки старую котомку: «Поезжайте, матушка Чири, проведайте дочку». Сами дядя и тетя сроду не были тут, на западе. И Магдалу небось видели только на фотоснимках. Но они ей подарили игрушку. Это было, как раз когда Пай-Пай стал называться «доктором». Праздновали всей деревней, ждали, правда, и дядю с тетей, но они не приехали, а явилась в разгар праздника баба Чириможа, из котомки достала большую коробку: «От дяди Сержио, от тети Элспет». Матушка как увидела, что там внутри, так и охнула и даже попричитала, мол, чем деньги на глупости тратить, лучше бы братец сам приехал, повод-то какой, «доктор Боргар-Смит» – шутка ли! Мальчику дорожным припасом обзавестись не на что, а отец игрушки посылает! Пай-Пай, заливаясь темным румянцем, тихо попросил ее не говорить такого, и она умолкла – очень любила племянника, жалела, что «при живых родителях сирота», – умолкла, но весь вечер дулась и на ошалевшую от радости Магдалу смотрела укоризненно, сердито.

А как было Магдале не изумиться: в коробке оказался мир – прозрачный шар, двумя ладонями не охватишь, а внутри карта. Такая же, как в кабинете. Почти такая же. Здесь тоже лазоревое море окаймляло сушу, похожую на восьмерку, и низ шара был весь небесно-синий. От этого горизонт там, где начиналась суша, отливал пурпуром, и сиреневым цветом, и алым, а если потереть стекло над скалой Дингли – над самой высокой вершиной, то тени отступали в море и золотой свет разливался над землей. «Моряк Сержио, и игрушка его моряцкая, – сердилась матушка. – Пай уже не дитя. А моей дочке такие игрушки ни к чему. Дорого слишком. Пустое это всё». Но Магдале понравилось играть в рассветы-закаты и в путешествия сушей и морем. «Вот Гарб», – бормотала она, и из бронзового шпилёчка на карте по-настоящему вырастали невиданно прекрасные башни Таз-Зейт. «А это вот Силема», – и город у моря подмигивал огнями на рейде. В шаре зеленели поля и сады, дороги сплетались в сеть, и на что бы Магдала ни посмотрела – все как-то развертывалось и раскрывалось, вся земля была в самом деле как на ладони – от края и до края.